Чем дольше я искала, тем больше свирепела, ведь я понимала: все напрасно. Я обыскала гостиную, прочесала кухню, поднялась по скрипучей лестнице наверх. Там было две комнаты: моя, выходившая на море и свалку, и спальня мамы и Ингве.

Ингве, как я уже говорила, мамин приятель. Можно подумать, она раздобыла этого зануду по дешевке на какой-то распродаже. Он носит галстуки и маленькие шляпы, скрывающие лысину.

Бесполезно! Сначала тебе приходится уехать из Веллингбю[2] от Лолло, Уллис и других друзей в полуразрушенную развалюху в Чоттахейти. Потом привыкать жить с этим придурком в шляпе. А в довершение всех злоключений – потерять Килроя! Это уж слишком!

Я слетела вниз по лестнице, едва не проломив ступеньки, пронеслась через кухню и свалила сложенные у стены коробки. От такого грохота и мертвый бы проснулся. Но мама спала, ворчание сменилось теперь тигриным рыком, при этом она безмятежно улыбалась во сне. Этого я стерпеть не могла: она еще и улыбается!

Я выхватила что-то из сумки и швырнула в маму. Оказалось – пакет с мукой. Он угодил ей прямо в голову, треснул, и мука разлетелась белым облаком.

– Почему ты не можешь быть как все нормальные матери? – заорала я.

– Эй! – послышалось из мучного облака. – Кто это?

– Почему ты не можешь быть нормальной, как все? – вопила я.

– Это ты, золотко? Ты что, заболела?

– Почему ты вечно все забываешь? – не унималась я.

Слезы жгли глаза. Я схватила коробку с макаронами и метнула в нее.

– Да ты сумасшедшая! – возмутилась мама. – Что все это значит?

– Сама сумасшедшая! – огрызнулась я и запустила утюгом, но мама была уже начеку и успела поймать его на лету.

– Симона, прекрати! – крикнула она. – Это уже не смешно!

Но я не собиралась прекращать, схватила ящик с обувью, зубной пастой и мылом и вывалила на нее. Туфли на высоком каблуке, туфли из змеиной кожи, золотые туфли, лодочки и сандалии посыпались градом. Я плакала и швыряла, швыряла…

– Да уймись ты, наконец! – испугалась мама. – Чего тебе надо?

– Мне нужна обычная нормальная мама, – простонала я, – а не такая, которая вечно все забывает.

Мама выбралась из постели. И обняла меня. Мы лежали на полу, я горько плакала, вздрагивая всем телом. Мама была совсем белая – вся в муке. Один ботинок угодил-таки ей в губу, из ранки сочилась кровь.

Она грустно посмотрела на меня.

– И что же я забыла на этот раз?

– Так, пустячок, – не удержавшись, съязвила я. – Всего-навсего нашу собаку.

– Килрой! – ахнула мама. – Я же чувствовала, что мы что-то забыли!

– Я не хочу терять Килроя! – всхлипнула я.

– Не беспокойся, малышка, с ним все будет в порядке, – большая мамина рука погладила меня по мокрой щеке. – Мы его разыщем, старушка.

Но голос у нее был печальный, будто она и сама себе не верила. В этот миг объявился Ингве с двумя огромными чемоданами и в дурацкой шляпе на затылке.

– Ну и видочек у вас! – пробормотал он.

Мы поехали в Веллингбю, вдруг Килрой еще там. Мама взяла машину Ингве – крошечный желтый «фиат» – и гнала как сумасшедшая. Сам-то Ингве был тихоня: ездил так медленно, что мама от нетерпения подпрыгивала на сиденье. Ингве, в свою очередь, не выносил маминого лихачества, поэтому и остался дома.

– Езжай осторожно, – напутствовал он маму.

– Ну, парой вмятин больше – невелика беда, – поддела я его.

Было воскресенье, пригревало солнце, на деревьях лопались почки и весело щебетали зяблики, синицы и дрозды. А по улицам катили неведомо куда полчища автомобилей.

– Ну, народ! Ездят как черепахи! – возмущалась мама, бросая машину то влево, то вправо, так что я непрестанно каталась по заднему сиденью. – Неудивительно, что они засыпают за рулем, врезаются в столбы и все такое.