Мы все появились на свет в переходное время. И на противоречия нагромождаем противоречия. Свет – во всяком случае, в Японии – идёт с Запада больше, чем с Востока. Но он идёт из прошлого. Коллективные стихи Аполлинера и его товарищей близки рэнку эпохи Гэнроку. И большинство из них тоже незавершённые. Естественно, далеко не любой в состоянии пробудить спящую принцессу. Хорошо, если это по силам хотя бы Суинберну или могучему создателю «Катаута-но митимори».

В старых японских стихах содержится нечто свежее. Нечто, вызывающее ответный отклик, – я, естественно, улавливаю это «нечто», но воссоздать не в состоянии. Хотя, повторяю, не уступаю другим в способности почувствовать его. Может быть, с точки зрения литературы всё это сущий пустяк. Только я, как это ни странно, всем своим сердцем устремлён к этому «нечто», к этой туманной свежести.

Мы не можем преодолеть границ своего времени. Мы не можем преодолеть границ своего класса. Толстой, рассказывая о женщине, не боялся непристойностей. Они шокировали даже Горького. В беседе с Франком Харрисом он вполне искренне сказал: «Больше, чем Толстого, я ценю правила приличия. Те, кто следует в этом Толстому, объяснят это моим происхождением, тем, что я из крестьян». Харрис прокомментировал слова Горького так: «То, что Горький из крестьян, видно как раз из этого – он стыдится своего крестьянского происхождения».

Средние классы породили немало революционеров, это верно. В теории и практике они выразили свои идеи. Но оказалась ли способной их душа преодолеть границы средних классов? Лютер выступил против римско-католической церкви. И он сам видел дьявола, препятствующего его делу. Его идеи были новыми. Но его душа не могла не видеть ада римско-католической церкви. Это касается не только религии. То же самое происходит, когда речь идёт о социальной системе.

В наших душах выжжено классовое клеймо. Но мы связаны далеко не одной классовой принадлежностью. Мы связаны и географически – местом рождения, начиная от Японии и кончая родным городом или деревней. А если вспомнить ещё о наследственности, среде, то можно поразиться, насколько мы сложны. (К тому же все, что создаёт нас, заключено в нашем сознании.)

Не говоря уж о Карле Марксе, все борцы за женское равноправие имели хороших жён. Если великие свершения возможны только в таких условиях, то по меньшей мере таких же условий требует создание художественных произведений, и в первую очередь литературных. Мы – растения, живущие под разным небом, на разной земле. И наши произведения – плоды этих растений, живущих в самых разных условиях. Если посмотреть на нас глазами бога, то станет ясно, что в каждом нашем произведении заключена вся наша жизнь.

Пролетарская литература – что она собой представляет? Во-первых, это, конечно, литература, цветы которой распускаются в пролетарской культуре. Её в сегодняшней Японии нет. Затем, это литература, борющаяся за интересы пролетариата. Он в Японии есть. (Если бы нашим соседом была Швейцария, пролетарская литература получила бы ещё большее развитие.) В-третьих, это литература, которая, даже если она и не зиждется на принципах коммунизма или анархизма, имеет в своей основе пролетарскую душу. Второе и третье определения пролетарской литературы вполне согласуются. И если создавать новую, молодую литературу, ею должна быть литература, рождённая пролетарской душой.

Я стоял у реки Сумидагава и, глядя на скопившиеся в устье парусные суда и баржи, ощущал, как в меня вливаются «стихи о жизни», ещё не появившиеся в сегодняшней Японии. Они ждут своего создателя. Ввести в произведение коммунистические или анархистские идеи совсем не трудно. Но лишь пролетарская душа придаёт поистине поэтическую величественность, сверкающую в произведении подобно алмазу. Умерший молодым Филипп имел пролетарскую душу.