Хорошо бы он ждал ее в больнице. Он, наверное, уже и цветы ей купил. Скорее всего, купил. Она, впрочем, надеялась, что все-таки нет, – зачем так тратиться?

Нет, конечно, она очень хотела, чтобы он купил цветы. Ее ведь отвезли по «скорой». Она их как бы заслужила.

В голове вдруг всплыло еще одно воспоминание. Ей представился гигантский букет красных роз на длинных стеблях и гипсофил в хрустальной вазе – свадебный подарок двоюродного брата Ника. С чего это вдруг ей вспомнились эти розы? Ник их никогда не дарил. Он знал, что она любила их только несрезанными, на кустах. Магазинные цветы совершенно не пахли и неизвестно почему приводили Алисе на ум мысль о серийных убийцах.

«Скорая» остановилась, «Клуни» поднялся на ноги, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой.

– Приехали. Алиса, как самочувствие? У вас такой вид, словно вы размышляли о чем-то глобальном.

Он нажал на ручку, открыл дверь, и в машину хлынул солнечный свет, от которого она зажмурилась.

– Я так и не знаю, как вас зовут, – заметила Алиса.

– Кевин, – будто извиняясь, ответил «Клуни».

Словно заранее зная, что разочарует ее.

Правду сказать, доктор Ходжес, в моей работе много волнения. Мне стыдно признаться, но это так. Нет, конечно, это не безумный мандраж, но определенно адреналин в моем деле есть. Когда гаснут лампы, затихает зал, я стою одна на сцене и страшно серьезная Лейла дает мне знак, что все в порядке и можно начинать, – чувство такое, будто мы с ней запускаем спутник НАСА. Свет рампы бьет мне в лицо, точно солнце, и я слышу лишь, как изредка постукивают стаканы с водой да кое-где раздается осторожный кашель. Мне нравится этот чистый, острый деловой дух гостиничных конференц-залов и прохладный кондиционированный воздух. Это все приводит в порядок мою голову. А когда я начинаю говорить, микрофон смягчает мой голос и он звучит очень внушительно.

Но бывает, что я выхожу на сцену и чувствую себя так, будто на шее у меня висит мельничный жернов, отчего голова сразу же поникает, а спина гнется в дугу, точно у дряхлой старухи. Мне хочется подвинуться ближе к микрофону и сказать: «Зачем это все, леди и джентльмены? Вы такие славные люди, так помогите же мне, скажите – зачем это все?»

Вообще-то, я точно знаю зачем.

Дело тут в том, что они помогают мне выплачивать ипотеку. Все они вносят свою лепту в наши счета за продукты, воду, электричество и остаток на карте «Виза». Все они щедро оплачивают шприцы, безразмерные больничные халаты и даже того анестезиолога с глазами доброго пса, который держал меня за руку и говорил: «Спим, спим, дорогая». Впрочем, я отвлеклась. Вы и хотите, чтобы я отвлекалась. Хотите, чтобы я писала подряд все, что только приходит мне в голову. Интересно, скучно ли вам со мной. Вид у вас всегда вежливо-заинтересованный, но, может быть, в иные дни, когда вы видите, с каким жалостным выражением я вхожу в кабинет, чтобы вывалить на вас все душераздирающие подробности своей жизни, вам очень хочется положить локти на стол, опереться подбородком на руки и спросить: «Зачем это все, Элизабет?» Но потом вы вспоминаете, что я пополняю вашу «Визу», оплачиваю вашу ипотеку, счета из магазина и так далее… И жизнь идет своим чередом.

На днях вы сказали, что ощущение бессмысленности – это признак депрессии, но, понимаете ли, у меня нет никакой депрессии, потому что я ясно вижу, зачем это все. Деньги – вот зачем.

После того как я ответила на звонок Джейн, телефон тут же зазвонил снова. Скорее всего, это была опять она, подумала, что разговор прервался, и я отключила телефон прямо на середине звонка. Мужчина, проходивший мимо, заметил: «Иногда кажется, нам всем было бы куда лучше без этих штук!» – и я с энтузиазмом отозвалась: «Вот именно!» Я никогда в жизни не говорила «Вот именно!». Это выражение пришло мне в голову ни с того ни с сего. На нашей следующей сессии я обязательно воспользуюсь им и посмотрю, моргнете ли вы. А он продолжил: «Поздравляю, поздравляю. Я много раз бывал на таких занятиях, но ваша лекция оказалась самой полезной и доходчивой».