Сестра пациента зажмурилась и поджала подбородок. Старушка положила руку ей на плечо и обречённо сказала:

– Ну, что поделать? Значит, судьба такая.

Меня спросили, сколько ему осталось. Тут ничего предсказать нельзя: может, пару дней, а может, месяц. Женщины не желали поскорее забрать родственника.

– Пусть лежит пока, – сказала мать, уходя. – В больнице помирать полегче.

Не мне их судить. Я мог неделю подержать мужчину в отделении. Город у нас небольшой и свободных палат всегда много.

Тот пациент лежал почти мёртвый. Смотрел в потолок, открыв рот. Единственные слова, которые я от него услышал это: «Вот я влип».

Он ни о чём не спрашивал и ни на что не жаловался. Казалось, мужчина ничего не соображает, но он всё понимал и немедленно выполнял всё, о чём просили медсёстры. Повернуться на бок, дать руку, «поработать кулаком». Дисциплинированный…

Когда я уходил домой, было у меня предчувствие, что до следующего дня он не доживёт. Но утром, когда я пришёл на работу, пациент с циррозом всё ещё был на койке в реанимации. Лежал, смотрел в потолок, не смыкая глаз.

Медсёстры не спешили уходить домой после суток, а ждали меня у кабинета, чтобы рассказать о том, что произошло в отделении ночью.

– Артур Эдуардович, ночью Чесноков умер, – сказала молодая сестра и добавила. – А потом ожил!

Другие закивали. Я понял, что речь идёт не о случае клинической смерти. Не стали бы они устраивать собрание по такому поводу.

Медсёстры рассказали, как всё было. Поздно вечером у Чеснокова случилась остановка сердца и реанимировать его не удалось. Дежурный врач констатировал смерть.

Вызвали машину, чтобы везти в морг. Тело положили в мешок, погрузили на носилки. Медсёстры поднесли их к лестнице и пошли звать санитаров, чтобы они спустили тело со второго этажа. Возвращаются, а мешок сидит!

Расстегнули молнию – пациент живой. Двигает глазами, реагирует на голоса. Мало того, он ещё сам освободился от мешка, встал и пошёл в сторону реанимации. Он ведь был мёртвый! Как минимум полчаса!

– Как он сейчас? – спросил я.

– Дышит через раз, сердце бьётся для приличия, – сказала самая старшая медсестра.

Мне стало казаться, что они нагнетают. Я поднялся в реанимационный кабинет. Спросил Чеснокова как он себя чувствует. Он смотрел на меня пустыми глазами, будто потерял дар речи.

Я распорядился измерить ему температуру. Пациент понимал, о чём его просят. Ему сказали: «Держите градусник» – он взял и сунул себе подмышку. Но от градусника не было прока.

Медсестра Виолетта принесла электронный термометр, замерила, долго смотрела на дисплей, сбросила и замерила снова.

– Сколько? – нетерпеливо спросил я.

– Двадцать градусов, – ответила она. – Комнатная температура.

Пациент как овощ, пульс слабый, но в нём как-то теплилась жизнь. Думал, к обеду дотлеет и умрёт, но ничего подобного.

У меня в отделении лежали ещё три пациента – старики после штатных операций. Я зашёл к ним узнать, как самочувствие. Все трое попросились на выписку. До них дошёл слух, что вчера тут воскрес покойник, а им не хотелось оставаться с ним под одной крышей. Мнительные деды.

Я выписал одного. Другим ещё надо было колоть антибиотики.

Уходя из больницы, я спросил медсестру, что с Чесноковым. Она сказала: «Всё то же самое».

После работы я, сам не зная почему, поехал в морг к своему знакомому патологоанатому Сашке Хромову. Вдруг захотелось с ним поговорить.

Сказал:

– Представляешь, какая штука. Вчера хотели тебе прислать клиента, уже упаковали в мешок, а он взял и ожил!

– Прям ожил? – Хромов, как будто не удивился.