Могу ли я просить вас, чтобы было приготовлено место, пригодное для приема человеческого материала? И что в самой церкви, кроме священных предметов, реликвий и т. п., надлежит сохранить? К примеру, там есть орган немецкого производства, который, если Ваша Светлость пожелает, можно разобрать так, чтобы он остался в целости и сохранности.

Ваш покорный слуга, милорд,

Ж.-Б. Баратт, инженер».

Нет песка, чтобы посыпать на мокрые чернила. Поэтому он на них дует, вытирает кончик пера. Снизу доносится унылый звук гонга, зовущего к ужину. Еще одна трапеза в соседстве с покойниками. Он скидывает шлафрок, тянется за фисташковым кафтаном, но прежде чем сойти вниз, на миг задерживается у окна со свечой в руке. Это, конечно, всего лишь фантазия, какой-то эксцентричный порыв, из тех, чему не стоит искать объяснений, но все же он проводит свечой по воздуху из стороны в сторону, словно посылает сигнал. Кто или что может таиться там, в темном поле, и наблюдать за ним? Жанна? Арман? Настоятель? Какой-нибудь страж с пустыми глазницами из миллиона упокоенных мертвецов? Или некая будущая ипостась его самого, стоящая в грядущих временах и глядящая на мерцающий свет высоко в окне? Какие причудливые мысли иногда рождаются даже в такой голове, как у него! Не следует их поощрять. Иначе дело кончится тем, что он поверит в зверя, о котором рассказывал министр, в кладбищенского полуволка-полусобаку.

Звезды над Парижем похожи на кусочки стеклянного шара, брошенного в небо. Температура падает. Часа через два первые морозные узоры расцветут на траве плацев, парков, королевских садов и кладбищ. Уличные фонари тускнеют. В эти последние полчаса они горят дымно-оранжевым светом, освещая лишь самих себя.

В предместьях, где живут богачи, ночная стража выкрикивает, который пошел час. В трущобах бедняков грубые фигуры жмутся друг к другу, пытаясь согреться.

В чулане под крышей дома Моннаров, не зажигая света, стоит на коленях служанка Мари. Она отвернула ковер и приложила глаз к круглой дырочке, образовавшейся в том месте доски, где когда-то был сучок, прямо над комнатой жильца, над его постелью. Точно так же она наблюдала и за музыкантом. Но дыру все-таки проделала не она. Она лишь обнаружила ее, наткнувшись пальцем ноги, через неделю после того, как ее взяли сюда работать.

Воздух из комнаты жильца поднимается теплой, слегка задымленной струей, от которой ей щиплет глаз. Сегодня жилец развел огонь, и камин все еще не потух, так что ей достаточно света, чтобы разглядеть лежащую под одеялом фигуру, бледный рот, мягкие контуры его закрытых глаз. На столе у кровати открытая книга, латунный измерительный прибор. Письменные принадлежности.

Ей особенно интересен момент, тот самый момент, когда они засыпают. Она тоже своего рода коллекционер, и если более удачливые и состоятельные девушки собирают наперстки и красивые пуговицы, то ей приходится собирать то, что не стоит ни гроша. Конечно, надо проявлять осторожность. Чтобы дырочка в полу ее не выдала. И чтобы жильцы, подняв взор к потолку, не обнаружили над собою лакричный блеск человеческого глаза.

Этот, новичок, сероглазый чужестранец, лежит на спине, его тело чуть-чуть повернуто на левый бок, левая рука вытянулась вниз и в сторону поверх одеяла. Ладонь раскрыта, пальцы немного согнуты. Неужели они дрожат или это только кажется из-за тлеющих угольков? Она вытирает глаз, смотрит снова. И ей представляется, что через открытую ладонь он освобождается от самого себя, словно его сознание мотком черной шерсти падает с руки на пол и катится куда-то, разматываясь, разматываясь…