– Не ожидали найти в церкви органиста? – говорит Арман, встретившись взглядом с Жан-Батистом. – А я там главный по музыкальной части.

– И давно?

– Полтора года.

– Так значит, вас назначили, когда церковь уже была закрыта.

– Разве можно закрыть церковь, как булочную?

– Если получено такое распоряжение, полагаю, что можно.

– Полагаете? Что ж, вы, несомненно, правы. Мой предшественник стал пить, отчего и скончался. Осмелюсь предположить, что его эта ситуация… выбила из колеи.

– А вас нет?

– Должности, как вы, вероятно, и сами знаете, никогда не даются легко.

– Но ведь там не для кого играть.

Арман пожимает плечами и подносит ко рту вторую рюмку коньяку.

– Есть я, отец Кольбер, Бог. А теперь еще вы. Вполне достойная аудитория.

Жан-Батист усмехается. Хотя он нервничает из-за того, что сидит в кафе и пьет коньяк вместо того, чтобы проводить обследование кладбища, нервничает из-за того, что едва может дышать внутри церкви, он рад, что познакомился с этим огненно-рыжим музыкантом. Кроме того, он может что-нибудь узнать у того по существу дела. Доверенная ему работа будет состоять не просто в выкапывании и вывозе костей. Это он уже понял. С живыми ему придется сражаться не меньше, чем с мертвыми.

– Если я буду держаться епископа, – говорит Арман, – то в один прекрасный день получу кое-что получше. Например, место в церкви Святого Евстафия.

– Даже там, – говорит Жан-Батист, – вас будет преследовать этот запах.

– С кладбища? Как я уже сказал, к нему привыкаешь. То есть к нему привыкнуть невозможно, но в конце концов учишься его переносить. Человек приспосабливается. А что бы вы могли сказать о Моннарах?

– Что они… люди уважаемые?

– О, да. Очень уважаемые. А что еще?

– Что любят разговаривать?

– Единственный способ заставить их замолчать – это ввести налог на слова. Нашим властям стоило бы об этом призадуматься. И все-таки. Не стесняйтесь. Что еще?

– Запах изо рта?

– Точно! И, наверное, вы заметили, что у меня не намного приятнее. Нет, вежливость здесь ни к чему. Он появляется у всех, кто долгое время находится рядом с кладбищем.

– И мне следует ожидать того же?

– А вы намереваетесь задержаться надолго?

– Еще не знаю, сколько времени мне потребуется.

– Не хотите говорить о своей работе.

– Уверен, что вам это неинтересно.

– Неинтересно? Подозреваю, что мне было бы очень даже интересно, хотя я не собираюсь на вас давить. Поговорим о чем-нибудь другом. Например, о Зигетте Монар. Вы ее хорошо рассмотрели?

– За столом я сидел напротив.

– И она не произвела на вас впечатления? Это одна из самых хорошеньких девушек в квартале.

– Готов признать, что она хорошенькая.

– Ах, готовы признать? Как высокопарно! Может, у вас на родине осталась одна красотка? Хотя я не знаю, где ваша родина.

– В Белеме. В Нормандии.

– Значит, в Белеме. Хотя нет, вижу, что не осталась. Тогда глядите в оба, друг мой. Если вы у них задержитесь, они наверняка попытаются вас на ней женить.

– На Зигетте?

– А почему бы и нет? Молодой инженер. Доверенное лицо министра.

– Я никогда не претендовал на то, чтобы быть его доверенным лицом.

За соседним столиком мужчина с сетью серебристых шрамов на шее отрывает взгляд от доски, на которой играет в трик-трак, и глядит на молодого человека, потом вновь медленно возвращается к игре.

– А вас? Вас пытались на ней женить?

– Музыканты – менее завидные женихи. Люди вроде Моннаров ставят музыканта немногим выше актера.

– Ее отец продает ножи. Разве он может позволить себе смотреть сверху вниз на музыканта?

– Смотреть на людей сверху вниз очень просто. А на ваш вопрос отвечу «да», меня рассматривали в качестве жениха.