– Грань очень тонкая, Константин Евгеньевич. А вы не расслабляйтесь. В вашу сторону мы начинаем служебную проверку. Как никак три человека погибли, еще двое в тяжелом состоянии, в реанимации. Сами понимаете. Начальство ваше уже в курсе.

– Арестуете?

– Ну зачем же так сразу. Подпишите бумажку, что никуда из города не собираетесь, и езжайте домой, к своему коту.

Костя замирает как вкопанный, когда офицеры кивают ему и уходят. На то, чтобы уговорить себя сдвинуться с места, уходит пять минут. Нет, десять. Все пятнадцать. А в голове только: «если они так уверены, что каждого можно в чем-то обвинить… А что, если для них я уже виноват?»

***

– Ну что стоишь, – нетерпеливо дергается Лера и, спохватившись, Михалыч несет большуху в кровать.

«Благо не сопротивляется, что официал у нее дома, официал несет ее на руках, официал помогает ей!» – тяжело вздохнув, как только бабушка укладывается, постанывая, она стягивает с нее ботинки.

– Пить хочешь? – бабушка качает головой. – А есть? – бабушка выдает какой-то смутно отказывающийся звук. Лера списывает все на обезболы.  – Ладно, спи тогда. Если что звони, – и показав пальцем на лежащий рядом мобильник вырубает свет и выталкивает Михалыча из комнаты.

– Вы звоните, – Михалыч замирает на пороге квартиры так и не успев раздеться. С одежды тает, стекает снег и собирается возле него лужей, – для большухи ничего не жалко.

Лера неловко кивает. Это подобострастное отношение к бабушке. Нет, она ее любит, конечно, но такое никогда не понимала. И вряд ли поймет уже. Это раньше к большухе и за советом, и за лекарством, и за благословением заходили. Сейчас Лера уверена, все иначе. Поэтому, когда Михалыч ей напоследок чуть ли не кланяется… О, как она на него злится. Цедит сквозь зубы «вам пора», а сама уже готова хватать зонт-трость, висящий рядом с входной дверью. А что, вряд ли он обвинит внучку большухи в побоях, да?

Сдержаться получается только потому, что уже через секунды она входную дверь за Михалычем закрывает. Игнорируя очередные предложения помощи. Закрывает и выдыхает. Благодатная тишина квартиры обнимает, расслабляет, как горячая ванна, в которую погружаешься, околев.

Пара смазанных пасов пальцами, ленивых, усталых и лужа с пола испаряется. Решив, что и работать сегодня она уже не сможет, но и вряд ли заснет, Лера идет прямиком на кухню.

«Бутерброд все исправит», – говорит сама себе. А к столу уже плывет нарезанный хлеб, ломтики сыра и колбасы. Собираются в аккуратную стопочку на блюдце, хоть сейчас в микроволновку ставь. Надо только… Лера достает кетчуп и брызгает на сыр несколько капель.

В комнате тут же темнеет. Ведьме приходится схватиться за столешницу, чтобы не упасть. Она уговаривает себя дышать. Она уговаривает себя сесть на пол и просто дышать. Глубокий вдох носом, выдох ртом. Раз-два-три. Убеждает: цвет совсем не тот, вообще непохож. А перед глазами все равно искорёженное яростью лицо сфинкса и на черном металле впалых скул поблескивает красное, густое на морозе.

Звонок в дверь не вызывает облегчения. Назойливый звук заставляет подняться и пойти открывать. Хоть он и значит, что придется с кем-то разговаривать, а Лера не хочет. Мелькает мысль, что можно прикинуться. Можно не открывать, сделать вид, что не услышала, что спала.

Но беспокойство о бабушке, что это оглушительное дребезжание звонка ее разбудит, действительно заставляет Леру подняться.

Глянув в глазок, она бессильно материться и все-таки открывает дверь, тут же впуская Костю в квартиру. Еще не хватало, чтоб особо любопытствующие и вечно мучающиеся от бессонницы соседки решили, что она к себе мужиков водит, пока бабуля спит. Да и ладно б мужиков, но Костя…