Ему опять поддакнули. Персюк сделал ошибку. Он насаждал в казарме тюремные законы, но о фронте и боевых действиях имел смутное представление. Считал, если здесь держит верх, то останется главарем и в окопах. Остальные будут воевать, а он сумеет отсидеться. Ходырев уже хорошо знал цену смерти, преодолел страх в первой атаке и не собирался уступать разожравшемуся борову.

– Кутузов, пошел на занятия! – крикнул Ходырев.

– Ты мне не командир.

Борис стащил его за воротник, гимнастерка треснула, Кутузов упирался, но делал это вяло. Он опасался открытой стычки, а Ходырев закусил удила.

– Всем на выход!

Прибежал дежурный по роте, танкист Луговой. Стал было успокаивать Бориса, но того трясло от злости, он был готов сорвать с плеча винтовку и любой ценой добиться своего. Все потянулись на выход, а Персюк демонстративно улегся на шинель и забросил руки за голову.

– Вызови дневального, пусть приберутся, – приказал он Луговому. – Быстрее, чего застыл!

Дежурный рысцой побежал исполнять команду вора.

На следующий день состоялся смотр, результатом которого капитан Елхов остался недоволен. Командир четвертого взвода Федор Колчин явно не справлялся со своими обязанностями. Люди были расхристанны, двое стояли на плацу в телогрейках, перепоясанных брючными ремнями.

– Где шинели? – грозно спросил ротный.

Бойцы мялись, пытались улыбаться, но капитан не был настроен к шуткам.

– Промотали? Пропили? Отвечать!

– Украли, – наконец выдавил один из них.

При таких словах уголовник Кутузов засмеялся.

– Этого на губу, – коротко приказал Елхов, даже не оборачиваясь.

Вор попытался спорить, его бесцеремонно толкнули прикладом, сорвали хороший ремень и повели к землянке – гауптвахте. Взгляд Елхова перебегал от одного взвода к другому. Люди Маневича выгодно отличались: обувь аккуратно подшита, шинели заштопаны, старые шапки со звездочками сидели ровно. Но капитану хотелось поддеть строптивого лейтенанта. Он забыл про бойцов в телогрейках и закричал, раздувая ободранное плохой бритвой горло:

– Это что такое? Цирк, толстый клоун! Почему нарушается форма?

Палец тыкал в заметно округлившегося Персюка. Заслуженный вор очень не хотел идти на построение, но медицинская справка не помогла. Он не любил холода, под шинелью и гимнастеркой были надеты две пары теплого белья. Яловые сапоги пришлось сверху надрезать, так как толстые икры да еще обтянутые фланелевыми кальсонами и шерстяными комсоставовскими бриджами не помещались в голенище.

Капитан пришел в бешенство. Он сам одевался весьма скромно, носил кирзовые сапоги, простую солдатскую шинель. Командирские бриджи и яловые сапоги подействовали на него как красная тряпка на быка. Персюк пытался закончить дело миром и одновременно не уронить воровское достоинство.

– Нормальная одежда, капитан. Какие могут быть претензии? – и сам себе ответил: – Нет претензий и быть не может.

Лицо Елхова побагровело. Он словно впервые увидел строй, нахальное лицо уголовника.

– Распустились! Я вам наведу порядок.

С Персюка также стащили пояс и повели вслед за Кутузовым. Сержант Луговой преданно уставился на Елхова. Капитан скользнул по нему безразличным взглядом, обернулся к старшине.

– В казарме воруют. Твоя вина?

– Моя, товарищ капитан, – легко согласился Глухов, но командира роты такой простой ответ не устраивал.

Здесь же на плацу политруку Воронкову было приказано разобраться по факту исчезновения шинелей.

– Строго спросить с командиров взводов, – гремел голос Елхова. – В сторонке хотят остаться. Не получится!

В своем возмущении он забыл про требования устава, не позволяющего критиковать офицеров в присутствии подчиненных. Он разнес в пух и прах командира четвертого взвода, Федора Колчина, обозвал его мямлей. Досталось и Маневичу, который без сомнения являлся лучшим взводным. Строптивый лейтенант на этот раз смолчал и ничего не ответил на несправедливые обвинения. Мало кто заметил, что глаза Маневича блестели, ему понравилась резкость капитана.