– Из детского дома? – переспросила Машина мама.

И я совершенно не поняла, с какой интонацией она это сказала.

– Мам, а что такого? У нас в школе много детей из детского дома…

– Ты мне не рассказывала, Маша.

– Мы не ездили в школу, потому что шел дождь, – поспешила объяснить я, – и было не проехать. К нам очень трудный подъезд.

– Ясно.

– Таня! – услышала я тяжелый хриплый голос откуда-то из глубины дома. – Таня! Сюда иди, ко мне!

Машина мама подхватилась и, бросив на Машу выразительный взгляд, быстро побежала из комнаты.

– У бабушки плохо с головой, – сказала Маша. – Мама не разрешает мне так говорить, но это правда.

– А почему?

– От старости, – пожала плечами Маша. – Так бывает.

– Ужасно, – искренне сказала я. – А раньше она нормальная была?

– Раньше – да.

– И что теперь делать? Вы из-за этого переехали, да?

– Ну да, она одна не может жить теперь. Ничего не понимает. Газ не выключает. Может лечь спать, все открыть – двери, окна все, мерзнуть… Маму жалко. Она так переживает. А поделать ничего невозможно. Врачи говорят, что можно отдать бабушку в дурку, но маме жалко. А мне маму жалко. Бабушка тяжелая, тут как-то упала, мы с мамой вдвоем еле-еле ее подняли. И к нам она переезжать не хочет. Уперлась, и все тут.

Я с удивлением смотрела на Машу. Надо же. А на рынке они мне тогда показались такими беззаботными, такими благополучными. Покупали ягоды, грибы, смеялись, тратили деньги на какую-то ерунду. Зачем, например, покупать грибы, если их можно собрать в лесу?

– А папа?

– Папа… – Маша нервно пожала плечами. – Папа решил несколько лет назад, что он молодой и бодрый, и женился снова.

– Не любишь его?

– Да нет, почему? Просто… Хотя, наверно, да – не люблю.

– У меня тоже есть папа, – успокоила я ее. – И я его тоже не люблю. Но все равно лучше знать, что он где-то есть. У нас у некоторых детей вообще никого на свете нет, ни одного человека. Это совсем страшно. Хотя от моего толку никакого нет, он приезжает раз в два года. И рассказывает, как ему плохо живется.

– А он богатый?

– Нет, что ты! – засмеялась я.

– А мой далеко не бедный, но любит прибедняться. То у него машину чуть не украли, то дом чуть не сгорел, денег маме совсем не дает, у него долги, кредиты, все время новое дело какое-то, на него нужно много денег…

– Маш, твоей маме не понравилось, что я из детского дома? Надо ей сказать, что я не курю, не пью. Она наверняка боится, что я плохо на тебя повлияю.

– Ты так взросло рассуждаешь… – Маша смотрела на меня с любопытством.

А я довольно странно себя чувствовала. Ведь я так всегда хотела попасть «в дом». Поесть за нормальным столом вкусную домашнюю еду, не наши подгорелые макароны с тефтелями, которые пахнут чем угодно, только не мясом. Побыть в домашней обстановке. А сейчас мне было некомфортно. Может быть, потому что и Маша была не у себя дома, а у своей бабушки? Все вокруг было старое, несло какую-то память, а мы сидели как будто случайно здесь, среди чужих вещей. Маша привела меня в гости, но как будто не к себе.

– Какой у тебя дом в Москве, расскажи мне, – попросила я. – Я ведь тоже раньше жила в Москве, точнее, на окраине. Моя бабушка в самом центре Москвы жила, в трехэтажном доме, но потом ее дом отдали какому-то банку, а бабушка переехала на окраину, очень ругалась, ей там все не нравилось.

Маша не успела ничего ответить, вернулась ее мама, села с нами за стол.

– Ну что, все съели? Чай будем? Расскажи мне о себе, Руся.

Я начала рассказывать, и меня не оставляло странное чувство, что со мной это же когда-то было – я так же сидела за круглым столом в старой деревенской комнате, заставленной вещами, рассказывала, что у меня умерла мама, что папа живет своей жизнью, что он продал мою квартиру, что в детском доме я чувствую себя часто не в своей тарелке, хотя и живу там почти пять лет.