Ну еще бы: Вэл сидела на кухне, на своей табуретке. Жук нагнулся и поцеловал ее.

– Чего-то ты сегодня рано вернулся, – сказала она, глянув на кухонные часы.

– Что? Половина второго. Баб, ты же знаешь, что меня временно выгнали из школы. Совсем крыша поехала? А у Джем… свободный график. – Он осклабился, Вэл улыбнулась в ответ. Видно, поняла, что к чему.

– Может, посидите дома, почитаете маленько? – Она перевела взгляд на меня: прямой, всевидящий, не спрячешься.

– Дай сперва очухаться. Тут при нас одного старикашку сбила машина.

Вэл опустила сигарету.

– Он жив?

– Не, насмерть. Откинул копыта прямо на дороге, там, возле парка. Мы всё видели.

Голос его подрагивал. Похоже, не такой уж он крутой и непрошибаемый.

Вэл слезла с табуретки и, шаркая, побрела ставить чайник.

– Ну надо же. Эй, садитесь. Я вам чайку заварю. Крепкого, сладкого, вам сейчас такого и нужно. Машины эти, мать их так. И дорогу-то не перейдешь.

Она принялась заваривать чай, а мы устроились в гостиной. Скоро она пришла с подносом, принесла три кружки и печенье. Поставила поднос на пуф в середине комнаты, а сама, пыхтя, опустилась в кресло.

– Эти кресла не для моей спины. Давайте пейте.

Я отхлебнула горячего чая, а Жук с бабушкой тем временем одну за другой запихивали в рот печенины, запивая чаем и глотая сладкую кашицу.

– Это как: шли вы, шли и такое увидели?

Я поймала взгляд Жука. Зря волновалась, он тоже не горел желанием рассказывать, что последние минуты жизни этот бедолага провел в страхе, что мы его сейчас ограбим.

– Да, вроде того.

– Жуткое дело, а? Никогда не скажешь, что тебя ждет за следующим углом.

Жук отвалил в сортир, оставив меня с бабкой наедине. Она поерзала в кресле и нагнулась ко мне поближе:

– Ты там как, Джем? Мало приятного в таком зрелище, а?

Я кивнула:

– Да.

– Видела уже когда покойника? Или впервой?

Блин, она что, меня допрашивает?

Надо было ей просто ответить: не хочу я про это. Но я уже говорила, что в ней было что-то особенное – не посопротивляешься.

– Маму, – сказала я тихо.

Рот у нее округлился, и она кивнула – будто заранее про это знала. Мне это понравилось – понравилось, что она не смутилась, не начала восклицать, как это страшно и ужасно. Просто кивнула. Поэтому я продолжила:

– Я ее сама и нашла. Она умерла во сне. От передозировки. Не специально. В смысле, я так не думаю. Просто не повезло.

Бабка снова кивнула:

– Не повезло. Как и моему Сирилу. Помер в одночасье, в сорок один год. Инфаркт хватил беднягу. Никто и подумать не мог, что у него сердце не в порядке. Никаких симптомов. Вон он, смотри, на камине.

Я посмотрела на деревянную полку над камином. И верно, среди фарфоровых собачек и медных подсвечников красовалась фотография в рамке из тех выпендрежных, что делают в ателье. Снимок черно-белый, только голова и плечи. Красавец, в глазах искорки. Всего-то бумажка в рамке, но почему-то она притягивала, хотелось улыбнуться в ответ.

– Давай, лапа, достань-ка его. – (Неохотно, настороженно я подошла к камину.) – Давай бери. – (Я потянулась к рамке.) – Да нет, не фотографию, Джем, – резко остановила меня старуха. – Прах, вон он там, в урне.

Что за…

И верно, фотография стояла рядом с крепким деревянным ящичком. Я помедлила.

– Давай, он тебя не укусит.

Я отодвинула пару фигурок, взяла ящичек в руки. Он был на удивление тяжелый – плотное, гладкое дерево, а сверху металлическая табличка: «Сирил Доусон, скончался 12 января 1992 года в возрасте 41 года». Я осторожно сделала несколько шагов и поставила ящичек на пуф, рядом с подносом. Вэл нагнулась над ящичком, провела ладонью по крышке.