Шалость в глазах счастливца от нежданной радости от удачи смешалась с физическими изменениями его мимики и всего чернокожего тела, покрасневшего и побелевшего изнутри. И в течение нескольких минут всё это действо окончательно превратилось в выразительный танец племени аборигенов, рассказывающий о вулкане, который вот-вот извергнется и накроет ужасом извергнутого всё и всех вокруг, как Везувий накрывал Помпею и всех её жителей две тысячи лет назад.

«Беги, дурак, отморозишь …!» – крикнул я ему. Голова парня быстро сделала несколько оборотов, выбирая наименее опасное для побега направление. Танец «вулкана» подходил к своему апогею. «Бе-еги-и!» – крикнул я ещё громче. И парень рванул, засверкав своими бело-розовыми пятками, да так, как подмигивает семафор на железнодорожном переезде своими огнями, только в несколько раз быстрее. Кубинцы-охранники не то что растерялись – они не успели сделать буквально ничего, даже развести руками, чем дали беглецу значительную фору на старте. Жестами я показал обделённым и обойдённым соглядатаям причину такого спринтерского забега. Кубинцы согнулись от хохота и… не стали догонять призёра: они просто не могли разогнуться, признав тем самым его победу.

Так что к финишу тот счастливчик пришёл первым… с «золотым» трофеем.

…Просыпаюсь от того, что какая-то непонятная морзянка начинает вколачивать в мои мозги острые тонкие гвоздики. Долгое время лежу, не реагируя на эти настойчивые однообразные звуки, потом начинаю потихоньку свирепеть.

Эх, знать бы азбуку Морзе – разобрал бы, что мне пытается посреди ночи сообщить какой-то неизвестный тип, упрямо отстукивающий своё сообщение!

Выглядываю из-под одеяла на часы – о боже! – полпятого утра… Пару часов я бы ещё подремал, а тут – как же, дадут тебе поспать!

Накрываю голову подушкой, и звук от морзянки становится чуть тише, но не смолкает. Зажимаю уши ладонями и сжимаю веки покрепче, будто эти звуки могут проникать даже через глаза. Так ведь всё равно проникают…

Наверное, я потом всё-таки задремал, потому что морзянка стихла, зато вскоре сменил её резкий скрипучий голос, опять неизвестно откуда взявшийся и заставивший меня подскочить, пугливо осматриваясь по сторонам:

– Вставай, лежебока! Самое важное в жизни проспишь! Все уже давно на ногах, один ты…

Удивлённо озираюсь и ничего не узнаю вокруг себя. Куда я попал? Как здесь очутился? Ведь помню же, что тихо и мирно почивал в своей постели, смотрел многосерийные цветные сны, правда, не помню, о чём. Всё как каждый день, вернее, как каждую ночь… А что сейчас вокруг меня?

А вокруг, если честно говорить, ничего особенного не происходит. Даже владельца голоса, разбудившего меня, не видно. Наверное, опять что-то снится…

Передо мной решетчатая ограда, за которой проглядываются плотно стоящие деревья, и не видно, что там за ними. В решётке две калитки, а между калитками столик, за которым сидит какая-то унылая бесцветная тётка с двумя коробками.

– Давай, парень, подходи, чего уставился? – говорит она мне.

Послушно подхожу и молча разглядываю её.

– Ну, чего ждёшь? – говорит она снова. – В гляделки играть будем? Плати и проходи. Не создавай пробку.

Оглядываюсь, но никого, кроме меня, нет.

– За что я должен платить? – первое, что приходит на ум.

– Как за что? За то, чтобы пройти внутрь!

– А что внутри? Зачем мне туда?

– Сперва заплати, а потом узнаешь.

Почему-то её слова не вызывают во мне удивления.

– Сколько?

– В эту калитку двести, – указывает она пальцем на одну из калиток, – а в другую триста.