Громыхнуло так, что с треском захлопнулись ставни на окнах, а веревку с постиранными рубашонками оборвало и снесло на крышу хлева. Заметались всполошенные куры, с карканьем шарахнулась прочь сидевшая на заборе ворона. Довольный Ольрик с хрустом размял пальцы. Махнул Паоле:

– А вот теперь, девочка, лечи.

Они с Ольриком остались ночевать в доме вдовы. Забегал Класька, Ольриков ученик, с ним передали на постоялый двор весть, чтоб не искали и не тревожились. Чутье Паолы подсказывало: малыш не излечен полностью, нужно остаться с ним рядом хотя бы до утра. Ольрик обошел дом, убирая следы темной магии. Проверил и саму вдову, и Мику с ее куклой, и Эдьку. Эд вернулся на закате, и маг сразу же взял мальчишку в оборот.

Невысокий, щуплый для своих тринадцати Эдька стоял перед Ольриком, как провинившийся школяр перед строгим учителем. Вот только вины за собой он явно не знал.

– Я эту штуковину у Ильды взял, – рассказывал Эд. – К ним на пасеку странница заходила, ночевать просилась, а утром, как уходить, начала Ильду с собой звать. Что тебе, говорит, в этой глуши делать, в медвежьем углу девочке с даром Господним. А Ильде она не понравилась, странница. Ильда мне потом как сказала: тошно от нее и муторно, вроде правильно говорит, а слушать не хочется. Вот и не пошла. А странница, значит, ей тогда эту штуку и сунула. Береги, говорит, а как надумаешь, обо мне вспомни, я и появлюсь. И снова ту же песню завела, чего тебе, значит, всю жизнь в глуши прозябать.

– А ты сам ту странницу видел? – Ольрик задумчиво огладил бороду.

– Не, – мотнул головой Эдька. – Я на другой день туда пришел, а у Ильды на шее эта дрянь болтается.

Ольрик подался вперед:

– А скажи-ка мне, Эд, ты сразу о ней так подумал: дрянь?

– С ходу, – решительно кивнул мальчишка. – Потому и спросил откуда. Она такая была… понимаете, Ильда – она светлая, на нее глядеть радостно. Вот как на тебя, – обернулся к Паоле. – А от этой штуки на нее как тень легла. Душная такая. Я за Ильду испугался. Вот и забрал и в речку выкинул.

– Текучая вода? – понимающе спросил Ольрик.

– Ну да. Кто ж знал, что Мика…

– О Мике мы не будем. – Ольрик встал. – Мика ваша – обычная девочка, бусики любит, какой с нее спрос. А вот ты, Эд, завтра с утра отведешь нас к Ильде. Сам понимаешь, поглядеть надо, не навредило ли ей. Да и вообще, – Ольрик огладил бороду, – интересно мне, что та странница в ней нашла.

Ночь прошла тихо. Правда, вскоре после полуночи, в глухой час, малыш заплакал и заметался во сне, но Паола прикрыла его крылом, и он засопел спокойно.

– И ты спи, – сказал Ольрик так и сидевшей рядом с сыном вдове, – умаялась, поди. Теперь все хорошо будет.

Наутро отправились глядеть на пасечникову Ильду.

– Ты расскажи нам пока, – велел Ольрик, когда отошли от деревни. – Мика вчера Ильду приблудой назвала, это почему?

– Так дядька Виль ее на дороге подобрал, – объяснил Эд. – Давно, она мелкая еще совсем была. Он с ярмарки возвращался, видит – сидит прям посередь дороги дите и плачет. Где мамка-папка, не знает. Где живут – в доме, где дом – в деревне. Концов не найдешь, в общем. Ну, он и взял.

– Что ж ее, не любят в деревне?

Эдька почесал в затылке, взъерошив и без того лохматую шевелюру до полного непотребства. Мотнул головой:

– Не! Просто странная она, чудная.

– А ты, говоришь, с ней дружишь?

– Да по-разному. – Эдька пожал плечами. – Она ж девчонка!

Паола прикрыла ладонью улыбку. На слове «девчонка» от Эдьки плеснуло неловкой, смущенной нежностью. Может, сейчас и не дружат, но дайте срок…

Пасечник жил недалеко, на холме за лугом. У подножия холма бил родник; Ольрик набрал воды в пригоршню, отпил, стряхнул брызги с бороды.