– Будете пока беженцев встречать. Целителей нехватка. – Ольрик задумчиво пригладил бороду; пальцы его слегка дрожали. – Мантия – в монастырь, Линуаль и Паола – в храм, а ты, Джатта, здесь, при гильдии. Сейчас и отправляйтесь.

– Хорошо, учитель, – кивнула Джатта. – Пошли, девочки.

– И вот еще что, – догнал их у самого порога севший голос старого мага. – Горюющих да испуганных ободряйте, а если кто паниковать станет, вещать о силе великой да о конце времен или, упаси Всевышний, старые пророчества вспоминать, тех обрывайте без жалости. Сами не замолчат – стражу зовите. Нам в столице смятение умов не нужно. От таких разговоров и до мятежа недалеко.

Уходя от Ольрика, девушки подавленно молчали.

И лишь по дороге в храм Линуаль, вздохнув, сказала:

– Может, и прав учитель… наверное, прав… Но вот вспоминаю я тех несчастных, что на дороге встретила, деревню их сожженную и думаю…

– Что?

– Думаю, – чуть слышно ответила Линуаль, – когда люди потеряли все, да еще так страшно, они вряд ли сами понимают, какие разговоры просто с горя, а от каких до мятежа недалеко. Не хочу я, Паола, стражу звать для таких бедолаг. Не лежит к такому сердце.

Паола вздохнула, ободряюще сжала руку подруги:

– Что заранее переживать. Там поглядим. Может, смилуется Всевышний, обойдется…

Но паника уже расползалась по столице – видно, не от пустого ума Ольрик предупреждал о ней своих учениц. На площади перед храмом выла, билась на земле баба в разодранной одежде, не поймешь, то ли беженка-крестьянка, то ли городская побирушка, – билась, завывала:

– Ой, лышенько, погибель-беда, вижу демона крылатого, огненного, вижу чудищ каменных, кровь и огонь, земля горит, горит земля наша, горят луга зеленые, кровью и огнем разливаются!

На глазах девушек подбежала стража, подхватила бабу под руки, уволокла, а та все голосила, словно не осознавая, что с ней происходит:

– Нету больше наших лугов заливных, все кровью залито, огнем затоплено… погибло, все погибло!

– Упаси Всевышний, – вздрогнула Паола. Схватила подругу за руку и бегом вбежала в храм.

Всегда на памяти Паолы здесь стояла благоговейная тишина, нарушаемая лишь молитвами и праздничными проповедями. Здесь можно было часами рассматривать роспись на стенах и куполе, витражи на высоких стрельчатых окнах – суровых ангелов-меченосцев и крылатых дев-архангелов, рыцарей на вздыбленных конях, попирающих злобную нечисть, и цветы, цветы, цветы… Здесь как нигде верилось в торжество Жизни.

Теперь тишину сменили плач и стоны. Храм принимал беженцев. Среди столпившихся на просторном дворе людей сновали целительницы, служки с водой, хлебом и кашей. Старая аббатиса собирала женщин – увести на постой в монастырь.

– Вон жрец, – Линуаль дернула Паолу в направлении внутреннего дворика, – скорее!

Увидав крылатых дев, плачущие на мгновение смолкали, а потом кидались к ним – дотронуться, поднести детей, испросить благословения…

– Погодите, – отмахивалась Паола, – да погодите же!

Жрец оглянулся, стремительно, раздвигая народ, пошел девушкам навстречу. Паола и Линуаль поклонились:

– Нас помогать прислали.

– Хорошо, – кивнул жрец. – Помощь нужна. Пойдемте, девы.

Раненых было много: все беженцы из одной деревни, спасшиеся чудом, успевшие добежать до леса, пока слуги Проклятого жгли их дома и убивали их соседей. Бабы выли горько, безутешно, плакали дети, немногие мужики потерянно молчали. Они принесли убитого, молодого лучника, почти мальчишку.

– Кабы не он, – выдавливал коренастый угрюмый крестьянин, – всем бы хана. На колдуна напоролись. Огнем окружил, принимайте, грит, волю Бетрезена, иначе спалю живьем. Ну и… вот…