– И все-таки это странно, – продолжала, как ни в чем не бывало, Раиса Львовна, отрываясь от тетрадей. – Зачем было фотографировать Осокина? Это, ну, хм-м-м… какое-то извращение.

Озеров не выдержал и, резко повернувшись, вмешался в разговор:

– О чем вы говорите? Как можно сомневаться…

– Сомневаться? Откуда мне знать, какие у кого задвижки, молодой человек? Зачем он фотографировал ученика без штанов?

– Я знаком с Романом Андреевичем, вы торопитесь с выводами… – Озеров ужаснулся, как по-детски это прозвучало. Знаком. Три дня.

– Знакомы? Ох! Неизвестно, что роится порой у людей в голове.

– Послушайте. Существует презумпция невиновности. Пока вина не доказана… – начал Озеров, задыхаясь, как с ним всегда бывало, когда он слишком волновался в споре; но тут его поддержал твердый высокий голос Анны Богачевой:

– Осокин известный провокатор. Тут нечего обсуждать.

Снова настала тишина. Но не оттого, что кто-то прислушался к ее голосу, а потому, что каждый погрузился в свое дело.

– Подождите меня в кабинете, Кирилл Петрович, – елейным тоном произнесла Маргарита Генриховна. Кажется, она не уловила сути разговора, но от нее не могло ускользнуть ощущение надвигающейся грозы. – Я сейчас принесу анкетки, которые нужно срочно выдать родителям.

Озеров направился к выходу и услышал гнусавый монотонный голос Раисы Львовны:

– У меня Осокин сидит себе спокойно и никого не трогает. Играет в планшет. И я его не трогаю.

Старческий напевный ответил:

– Что тут скажешь? Штыгин хотя бы попробовал его чему-то научить.

А монотонный тихо добавил:

– Вот и не отмоется теперь…

Он рывком распахнул дверь.

– О! Вы заняты. Тогда не буду вас беспокоить.

В кабинете заведующей учебной частью, Маргариты Генриховны, сидел новый учитель биологии; судя по его лицу, сидел долго. Роман Андреевич успел посочувствовать ему, но времени не было – нужно было убраться отсюда, прежде чем завуч начнет задавать вопросы. Контрольная точка – три общие фразы, дальше следовала черта невозврата. Одна фраза уже произнесена. Кто знает, может, заведующая действительно занята и позовет его завтра, послезавтра, через неделю или никогда. Последний вариант предпочтительнее.

– Подождите-подождите, Роман Андреевич. У меня к вам важное дело, – бросила она ему в спину. – Присядьте. Мы с Кириллом Петровичем уже заканчиваем.

За годы работы здесь он хорошо узнал, что значит «уже заканчиваем». Минимум – сорок минут ожидания.

Роман Андреевич встал у входа, нетерпеливо перетаптываясь с ноги на ногу, и от скуки поковырял пальцем дверной косяк.

Маргарита Генриховна поправила очки на переносице:

– Так, с отчетом разобрались. Только желательно оформить его в печатном виде в трех экземплярах, один мне, другой Светлане Семеновне, третий себе в папку. Воспользуйтесь компьютером. Вбивайте курсивом даты и всю статистику. Там на экране есть такая синенькая фигурка с листочком, это текстовая программа. Чтобы выбрать наклонный шрифт…

– Я умею работать в этой программе, – траурным голосом произнес Озеров.

– Хорошо. Можно, конечно, написать от руки… Роман Андреевич, я же сказала: садитесь. Небось набегались за день.

Штыгин неохотно сел.

– Вот полюбуйтесь, – Маргарита Генриховна сдвинула в его сторону открытый журнал и протянула ручку. – Сколько раз на собраниях я говорила, что исправления в журнале недопустимы, темы мы не сокращаем, а двойки закрываем, чтобы проверяющие не могли сказать, что вы не дали ребенку шанса…

– На собраниях слишком много всего говорят, – признался Штыгин, даже не прикоснувшись к журналу, – а «закрывание» двоек приводит к тому, что ученики и пальцем не пошевелят, чтобы пересдать нормативы.