– Вылезай! – рявкнул он.

– Прошу тебя, не надо, – взмолилась бледная как смерть Айша.

– Я сказал – вылезай!

Баба схватил жену за руку, вытащил из машины и подтащил к капоту.

– Если ты так хорошо разбираешься в машинах, почини эту долбаную тачку! – скомандовал он.

На лице Айши не дрогнул ни один мускул. Баба пригнул ее голову к двигателю так, что она ударилась о железо лбом.

– Что? Ты не умеешь чинить машины?

Айша что-то пробормотала – так неразборчиво, что ни Эдим, ни его братья не смогли разобрать ни слова. Они слышали только, как Баба заявил:

– Тогда закрой рот на замок и не зуди мне под руку.

Совместными усилиями отец и два сына оттащили машину с клумбы. Тарик молча наблюдал за ними, баюкая свою сломанную руку. Мать стояла в стороне, глотая слезы. Всякий раз повторялось одно и то же. Каждый пикник начинался с радужных надежд, а завершался слезами и поломками.

Ночью Эдим с грустью убеждал себя том, что это другой Баба изрыгал ругань и проклятия, другой Баба в приступе ярости молотил кулаками по рулю, стенам и шкафам, по китайской горке с посудой, а когда этого оказывалось недостаточно, лупил ремнем всех, кто попадался под руку, а однажды так лягнул жену в живот, что она полетела с лестницы. Все это делал не настоящий Баба, говорил себе Эдим. Эта мысль не облегчала боль и не избавляла от сосущего страха, но помогала на следующее утро взглянуть в глаза отцу, который успевал протрезветь и вновь стать любящим и любимым.

Артистическая гостиная располагалась за кулисами. Никто, кстати, не называл ее так – только Роксана. Ей одной нравилось считать эту холодную, тесную комнатушку, насквозь пропахшую табачным дымом, тальком, духами и потом, комфортным местом отдыха артистов между выходами на сцену. Это не означало, что она считает артисткой себя. Когда требовалось, она находила другие названия своей профессии: танцовщица, исполнительница экзотических танцев, аниматор.

Время близилось к полуночи. Меньше чем через пятнадцать минут должна была наступить ее очередь выходить на сцену. В первой части она танцевала самбу. Роксана придирчиво осмотрела свой костюм, усыпанный серебряными блестками. Диадема с роскошными пунцовыми перьями, лифчик, расшитый стразами, серебристые брюки, из которых она выскальзывала в конце шоу, открывая на всеобщее обозрение крохотные шелковые трусики-стринги. С привычной легкостью она открыла несессер, где хранились косметические кисти и спонжи различной величины. Множество женщин пользовалось этими старыми, потрепанными причиндалами. Спонжи потемнели и стали ноздреватыми, как грибы, кисточки покрылись засохшими комьями туши, тени и румяна нескольких оттенков отсутствовали, их опустевшие гнезда таращились на нее, как пустые глазницы. Например, отсутствовал бирюзовый оттенок, а также платиновый и цвета шампанского, который особенно любила Роксана. Пришлось воспользоваться аметистовым. Ладно, и так сойдет.

Она закончила макияж, накрасила губы стойкой персиковой помадой, поправила свой блестящий бюстгальтер, стараясь, чтобы груди, которые едва не вываливались из него, выглядели как можно пышнее. Удивительно, но в Англии никогда не говорят «груди». Каких только смешных слов здесь не придумают вместо этого: титьки, сиськи, даже «молокохранилища».

Как-то раз она танцевала в отдельном кабинете для пожилого джентльмена, – по слухам, он был членом парламента от партии консерваторов и сделал состояние на торговле мехом – и он сказал:

– Потряси хорошенько своими буферами, крошка.