– Пришли за огнем на вечер, тетка Гильета? – спросил старик. – Может, вам еще чего надо?

– Нет, куманек, – ответила она, – покамест ничего. Вы же знаете, я не попрошайка, не привыкла я зазря добрых людей тревожить.

– Что правда, то правда, поэтому-то друзья ваши всегда готовы вам пособить.

– Собиралась я с женой вашей поговорить, узнать у нее, решил наконец Жермен второй раз жениться или нет.

– Вы не из болтливых, – ответил старик, – вам все можно сказать и не бояться, что пойдут пересуды. Ну так вот, говорю и жене и вам, что Жермен все окончательно решил: завтра он уезжает в Фурш.

– И в добрый час! – отозвалась старуха, жена Мориса. – Бедный! Пошли ему Господь жену такую же добрую и славную, как он сам!

– Ах, так он едет в Фурш? – проговорила Гильета. – Вот как оно все получается! Ну уж вы меня только что спросили, не хочу ли я чего, так вот знайте, кум Морис, чем вы можете мне помочь.

– Говорите, говорите, мы рады что-нибудь для вас сделать.

– Хотелось бы мне, чтобы Жермен взял на себя труд дочку мою свезти.

– Куда же это? В Фурш?

– Нет, не в Фурш, а в Ормо, она там останется до конца года.

– Как! – вскричала жена Мориса. – Вы расстаетесь с дочерью?

– Пора ей уже на место поступать и что-нибудь зарабатывать. Очень мне это тяжко, да и ей, бедной, тоже. Перед Ивановым днем-то мы никак не могли с ней разлучиться; но вот уж и Мартынов день подходит{15}, и ей предлагают хорошее место – пастушкой на ферму в Ормо. Фермер тамошний недавно здесь был, с ярмарки возвращался. Вот он и приметь мою маленькую Мари, та на общинных землях трех барашков пасла. «Ты совсем тут без дела, девочка, говорит, ведь три скотинки на одну пастушку – это все равно что ничего. А ну как я тебя к сотне приставлю? Хочешь? Так поехали, что ли? Пастушка у нас прихворнула, мы ее домой отправляем, так вот, коли через неделю приедешь, получишь пятьдесят франков – за весь конец года, до Иванова дня». Мари ехать к нему отказалась, а сама призадумалась, да вечером мне все и расскажи. Увидала она, что я тужу и невдомек мне, как нам зиму пережить – она в этом году будет длинная и суровая, видали ведь, журавли да дикие гуси на целый месяц раньше пролетели. Поплакали мы обе, однако все же духу набрались и решили. Подумали, что вместе все равно нам нельзя оставаться, ведь и одной-то на нашем клочке земли кормиться нечем; и коль скоро Мари уже подросла – а ей шестнадцать минуло, – надо, чтобы она, как другие, зарабатывала на хлеб и матери помогала.

– Тетка Гильета, – сказал старик, – раз дело только в пятидесяти франках, раз они могут решить вашу судьбу, то незачем вам посылать дочку так далеко, я уж как-нибудь вам их добуду, хотя, конечно, пятьдесят франков для людей в нашем положении деньги немалые. Только что бы там ни было, поступать надо всегда хоть и по-дружески, да разумно. Пусть на эту зиму вы и избавитесь от нужды, на будущее вас это не спасет, и чем больше девочка ваша будет медлить с решением, тем труднее вам с ней будет потом расстаться. Мари уже подросла и окрепла, а у вас ей и делать-то нечего. Может и облениться совсем…

– Ну, этого-то я не боюсь, – сказала Гильета. – Мари – девочка выносливая, такие и большое хозяйство подымут, она может и за трудное дело взяться. Ни минуты сложа руки не просидит, а коли работы нет, так в доме столы да стулья чистить начнет, каждый потом ровно зеркало блестит. У девочки золотые руки, и мне во сто раз милее было бы, кабы она к вам в услужение пастушкой пошла, чем в такую даль ее отправлять, да еще к чужим людям. Вы бы ее с Иванова дня нанять могли, кабы мы раньше все обговорили, но теперь-то вы уже работниц набрали, и придется все до будущего года отложить.