— Ну хорошо.

Соврала. Однако, зная свою егозу, я был уверен, что не позже, чем этим вечером, тайна ее настроения будет раскрыта.

— Пап, давай на Злых Птичек сходим! — Козочка указала на афишу с нарисованной красной птицей.

— Первая часть была скучной.

— А мне понравилось!

— Ты уснула во второй половине мультика.

— Неправда! Там уже одиннадцать вечера было просто…

— Девять, — поправил ее и улыбнулся.

Как и ожидалось, во время сеанса моя егоза зазевалась, нагоняя сон и на меня. Однако, едва на экране появилась лента титров, как встрепенулась и включила мобильный телефон, подозрительно нервничая.

— Катюш… — протянул я имя дочери. Она покосилась и со вздохом сказала: — Пап, не переживай, пока ничего серьезного.

Что именно должно было перерасти в “серьезное”, я даже не хотел думать. Конечно, дочь росла как на дрожжах, время летело и неумолимо приближало день, когда она начнет прятаться от меня, стесняться и втайне общаться с желторотиками, но одна мысль о возможном одиночестве вгоняла в тоску.

У такого человека, как я, было всего три женщины — мать, дочь и работа. Да, работа тоже являлась чем-то живым, потому что когда первая отпустила меня в самостоятельную жизнь, а вторая пошла в детский сад, единственное, что спасало от боли и мыслях о жене — обязательства перед законом и обществом.

— Пап, домой? — Козочка схватила мою руку горячей ладошкой.

— Можно и домой, но сначала твой папа пойдет на мамонта.

— Предлагаю обойтись куриными ножками из KFC — дешево и сердито.

— Скорее остро и жирно, — отказался я от затеи. — Ладно, давай сначала доедем до берлоги, а потом будем думать.

Катюша согласилась, но на будущее выпросила у меня еды быстрого приготовления. Покупать эту гадость в ближайшие лет пять я не собирался точно, ну а к тому времени она начнет травиться сама. Нет, все-таки плохой из меня отец.

Остаток вечера мы провели в тишине, что совсем не было свойственно для нашей с дочерью компании. Я купил по дороге пиво, а она активно с кем-то переписывалась, уже не скрывая ажиотажа и хихикая над каждым сообщением. Лезть к ней не решился, только заставил отвлечься и хотя бы принять душ.

Когда дверь в детскую закрылась, а бутылка из-под алкоголя полетела в мусорное ведро, я открыл некоторые документы и принялся изучать давний вопрос, так и не отпустивший меня.

Смерть Дюдюка.

Из показаний Лисы было ясно, что в тот вечер они вместе посетили званый ужин местной шишки, сын которого повысил кю, успешно выступив на соревнованиях. После праздника на них напали. Записей видеонаблюдения не оказалось — все стерто, причем весьма загадочным образом. Я никогда не доверял Хрустеву, — дела он вел отвратно — и тут тоже все выглядело подозрительным.

Ева помнила все урывками, сохранились ощущения боли и страха, но восстановить хронологию так и не удалось. Известно лишь время наступления смерти Дюдюка. Да и скорую вызвал охранник… Я читал это уже по десятому, а может, по двадцатому кругу, каждый раз ища зацепку, но так и не находя ее. Полагаться на то, что Лиса вспомнит детали и ждать у моря погоды не следовало, хотя ее показания облегчили бы задачу.

Я достал уже знакомую фотографию. Подобная висела на стенде у Степаныча и прошлогодних соревнованиях, где она пропустила удар и продула в последнем решающем бою. Тогда Ева предстала передо мной совсем другой, не имеющей ничего общего со сломленной девушкой, склонившейся над гробом сенсея и беззвучно глотавшей слезы. Я не мог отвести от нее взгляд. Сложилось впечатление, что именно ее скорбь была настоящей, глубокой, а все вокруг собрались только для галочки, потому что так было принято. Но когда хрупкая девушка преодолевает боль и, стиснув зубы, выражает свою любовь учителю поклоном, ты вспоминаешь о том, что родился мужчиной, возвращаешься к истокам, сожалеешь, но вместе с тем и оживаешь, хочешь защитить.