– Сын, отстань от меня! Выпей чаю, в конце концов, с печеньем, там осталось с вечера, – огрызнулась Ольга и, пока сын не опомнился, закрылась в ванной.

Там она стянула через голову ночную рубашку и с отвращением зашвырнула ее за корзину с грязным бельем, которая, кстати, была под завязку набита. А что это могло означать? Только то, что выходные она посвятит грязным трусам, носкам и майкам и не выкроит ни единой свободной минуты на то, чтобы…

Тсс-сс, об этом нельзя… Об этом нельзя не только говорить вслух, но даже думать нельзя… Потому что обуревающие ее чувства смогут выплеснуться наружу, и тогда она выдаст себя с головой. А этого пока делать нельзя. Пока… Потом – там видно будет. А пока – тсс-сс…

Ольга тихонько рассмеялась. С тайным злорадством послушала, как беснуется в прихожей сын, рассерженный отсутствием молока. Ничего, переживет. Избаловала все семейство, теперь вот пожинает плоды…

Ледяные струи воды обожгли разгоряченную со сна кожу, и Ольга невольно взвизгнула. Именно так она взвизгнула тогда, когда… тсс-сс, об этом тоже нельзя. Потому что тут же кровь начала обжигать вены, будто ее разбавили кипящей лавой.

Господи, Ольга и представить себе не могла, что в этой жизни можно так сильно чувствовать! Все ее прошлое не шло ни в какое сравнение с тем, что произошло несколько месяцев назад в ее жизни.

Это обрушилось на нее, словно снег на голову. Это будто ударило ей под дых и заставило надолго затаить дыхание. Это было что-то такое, с чем Ольга была не в силах и не смогла бороться…

Она пыталась поначалу как-то это нейтрализовать, затащив в постель закомплексованного на своих прежних бедах Генку. Не давала по ночам спать своему супругу, доводя его своей гиперсексуальностью почти до полуобморочного состояния.

Все было бесполезно. Это вошло в ее кровь и сделало ее больной и слабой. Ольга боялась дать определение своему состоянию, но подозревала, что ее болезнь носит весьма тривиальное название. Любовь…

Она перекрыла воду. Протерла запотевшее зеркало и придирчиво себя осмотрела. Высокая упругая грудь. Хорошо, что она не пошла на поводу у мужа и его разлюбезной мамочки и не стала кормить детей в младенчестве, иначе такого бы не наблюдалось. Живот плоский, талия тонкая, а ноги… Ноги были предметом ее гордости. Ноги у Ольги были не просто красивыми – они были роскошными. Так мало этого, она еще очень умело преподносила эту красоту. Походка, обувь, длина юбок – все было направлено на то, чтобы подчеркнуть их совершенство.

Так ей было об этом и заявлено в тот душный летний выходной, когда Ольга сидела на скамейке в сквере и обмахивалась газетой. Сбоку от ее левой ноги стояла пара сумок с картошкой, капустой, хлебом и прочей дребеденью, которую ей надлежало переработать и превратить в удобоваримый обед и ужин. Была суббота, и народу в сквере почти не было. Все разъехались кто куда. Кто на дачу, кто на реку, кто под душную тень загородных лесов.

Ольге ехать было некуда. Дети отдыхали в детских лагерях. Супруг подался к ненаглядной мамочке, помогать ей чистить вишню от косточек. Очень эти двое уважали вишневое варенье. А Ольге ехать было некуда, она скучала одна. Совершенно одна в душном пыльном городе, с плавящимся асфальтом и тающим мороженым, с раздраженными и одуревшими от жары продавщицами этого самого липкого тающего мороженого.

Она вышла из троллейбуса за две остановки до той, на которой выходил ее муж. Он скользнул по ее щеке быстрым поцелуем, посетовал на занятость и с облегчением помахал ей рукой в троллейбусное окно. Уехал к маме, а Ольга пошла на рынок. Набила сумки овощами. Потом выбралась на тротуар и тут же увязла тонкими каблучками летних босоножек в разогретом полуденным солнцем асфальте. Беспомощно оглянулась и, обнаружив неподалеку уютный скверик со скамеечками в тени огромных тополей, поспешила туда.