Лицо ее исказилось от сильной душевной муки. Сощурившись, старуха умолкла и яростно заработала иглой. Карло отвел взгляд в сторону. Несмотря на сквозняк, он быстро отогрелся (тем более куртку снимать не стал: шерсть как-никак) и начал поклевывать носом…

– Некогда, в прошлой жизни, он был мне милым, задушевным другом, понимаешь?

Разом вскинувшись, Карло уставился на нее. Старуха же даже взгляда от томболо не подняла.

– А когда… а когда начался потоп, оставил меня здесь, здесь, в одиночестве, со словами, которых мне не забыть никогда, никогда, никогда! «Пока смерть не придет за тобой»… Ну, отчего ты – не смерть?! – внезапно вскричала она. – Отчего?!

Карло немедля вспомнились острые иглы в ее руках.

– А где это мы? – мягко спросил он.

– Что?

– Где мы сейчас? На Пеллестрине? На Сан-Ладзаро?

– В Венеции, – отвечала старуха.

Неудержимо дрожа, Карло поднялся на ноги.

– Я – последняя из них, – пояснила хозяйка. – Воды поднимаются ввысь, небеса разражаются воем, обеты любви дают трещину и приводят к беде, а я… Я живу, дабы все видели, что́ человек в силах вынести и остаться в живых. Живу и буду жить, пока потоп, подобно Венеции, не поглотит всего мира. И буду жить, пока смерть не постигнет всего живого. И буду жить…

Осекшись на полуслове, старуха с любопытством воззрилась на Карло.

– А в самом деле, кто ты таков? Ах да, знаю, знаю. Моряк. Мореход…

– Наверху есть еще этажи? – спросил Карло, чтобы сменить предмет разговора.

Старуха сощурилась на него.

– Слова пусты, – помолчав, сказала она. – Я думала, что никогда больше не заговорю ни с кем, даже с собственным сердцем, и вот, поди ж ты, опять разболталась. Да, этаж выше цел, а вот дальше, над ним, сплошь развалины. Молния разнесла звонницу вдребезги, когда я лежала в этой самой постели.

Указав на кровать, хозяйка поднялась с кресла.

– Идем, я тебе покажу.

Совсем крохотная под просторным черным плащом, она прихватила с собою фонарь со свечой, и Карло, с осторожностью лавируя среди пляшущих теней, двинулся следом за ней.

Этажом выше ветер свирепствовал вовсю, а сквозь лестничный проем в потолке явственно виднелись черные тучи. Старуха, оставив фонарь на полу, направилась к лестнице.

– Поднимись наверх, и сам все увидишь, – сказала она.

Миновав лестницу, оба оказались на ветру, под открытым небом. Дождь прекратился. Пол наверху был усеян огромными блоками тесаного камня, обломки стен торчали кверху частоколом щербатых зубов.

– Я уж думала, вся кампанила рухнет, – прокричала старуха сквозь завывания ветра.

Карло, кивнув, подошел к обращенной на запад стене этак по грудь высотой. Буйные волны приближались одна за другой, поднимались и расшибались о камень внизу, брызжа назад и вверх, в сторону Карло. Каждый удар чувствительно отдавался в подошвах. Мощь волн внушала немалый страх: трудно было поверить, что он перехитрил шторм и теперь в безопасности. Карло с силой встряхнулся, помотал головой. Справа и слева сквозь зловещую черноту тянулись вдаль широченные белые полосы волн, разбивавшихся о Лидо. Между тем старуха не умолкала, и Карло вернулся к ней, послушать, о чем она.

– Воды-то поднимаются! – кричала она. – Видишь? И молнии… видишь, как молнии разносят в пыль Альпы? Вот и конец, дитя мое! Все островки до единого прочь разбежались, ни горки нигде не найдешь… Второй ангел вылил свою чашу в море – сделалось море, как кровь мертвеца, так что погибло в нем все живое…

Старуха кричала, кричала, и голос ее мешался с посвистом ветра и грохотом волн, едва различимый среди всей этой жути… пока Карло, усталый, промерзший до самых костей, исполнившись жалости и беспросветно-черной, чернее туч, затянувших небо, тоски, не обнял ее за хрупкие плечи и не развернул к лестнице. Спустившись этажом ниже, они подобрали угасший фонарь и сошли в хозяйскую комнату, по-прежнему освещенную парой свечей. Казалось, здесь, внизу, невероятно тепло и уютно. Старуха все говорила и говорила, а Карло без остановки дрожал.