Очевидно, в Орденсбурге производят много смертей.

Нам нужно было провести три месяца предварительной подготовки в Кроссинзе. Но шестерых из нас благодаря отличным характеристикам гитлерюгенда направили прямо в Фогельзанг.

Здесь мы будем проходить трехмесячный подготовительный курс. То есть в этот период нас надо было считать не студентами, но «наблюдателями на инструктаже».

Прежде чем быть принятым в юнкеры, вам должно исполниться по крайней мере двадцать пять лет и вы должны иметь опыт партийной работы.

По прибытии мы подверглись тщательному медицинскому и расовому обследованию. Возможно, этого не будет в двух других замках, где нам придется провести некоторое время.

На впечатляющем мероприятии присутствовали два майора медицинской службы, комендант замка и около десяти человек в белых халатах.

Нас это мероприятие не особенно впечатлило.

Мы подверглись осмотру в совершенно голом виде разными инквизиторами, которые также с пристрастием допрашивали нас.

Всем этим господам пришлось ознакомиться с захватывающими сведениями о том, что меня зовут Петер Нойман, что родился я 16 марта 1916 года в Гамбурге, что мой рост составляет 180 сантиметров и что я хорошо сложен и светловолос.

На одном из этапов мне пришлось стоять перед господином в штатском костюме, который неожиданно вперил взгляд в мой нос и изрек:

– Имеете ли вы родственников евреев или еврей сами? Ваш отец еврей? Ваши родители работали когда-нибудь на евреев?

Мне показалось это странным, потому что те же самые вопросы мне задавали много раз в течение последних нескольких лет.

Я принял беспечный вид и дал отрицательный ответ.

– Имеете ли вы судимости?

– Нет.

– Занимались ли вы когда-нибудь политической деятельностью, не отвечающей партийным установкам?

– Нет.

Удовлетворившись ответами, инквизитор отослал меня к следующему дознавателю.

– Чем болели?

Что тут скажешь? Я назвал наугад корь, скарлатину и прочие детские недуги.

Затем последовали проверки зрения, зубов (отмечался малейший признак появления кариеса), измерения веса и грудной клетки, рентген.

В конечном счете во мне не обнаружили ни тени врожденных дефектов или признаков потенциальных расстройств.

Мы с Францем остались очень довольными тем, что нас оценили достойными посещения лекций по внушительному курсу чистоты крови. Я говорю «мы с Францем», потому что беднягу Карла отослали в Кроссинзе. Он не выдержал проверки и не получил разрешения ехать прямо в Айфель.

Этим утром мы слушали лекцию о происхождении свастики и причинах принятия ее в качестве символа национал-социализма.

С кусочком мела в руке молодой профессор в мундире СС пояснял:

– Цифра семь у древних, как и в германской мифологии, была знаком успеха и процветания. Здесь две семерки.

С этими словами он написал на доске две цифры, затем снова повернулся к нам:

– В рунических письменах цифра семь имела в дополнение к известной форме горизонтальную черточку снизу направо. Таким образом, – продолжал он, – мы получаем две составные части свастики. Если теперь мы наложим одну цифру на другую в виде креста, то получим полную свастику. Как видите, она выражает символ двойного успеха. Само слово «свастика» из древнего индийского языка («су» – «прекрасный», «асти» – «быть» (санскр.) – Ред.) и тоже означает успех и процветание.

Все это вызывало большой интерес. То, что последовало далее, было еще интереснее.

– Фюрер, – объяснял профессор, – пришел к идее свастики, когда был ранен и наполовину ослеп в результате атаки отравляющими газами на фронте. Он лечился в госпитале в городе Пазевальк в Померании. Фюрер рассказывает, что как только военные врачи сняли с его глаз повязку, то он увидел прежде всего каменную свастику, выложенную на арке прохода в палату, в которой он лежал. Через несколько месяцев, 8 августа 1918 года, узнав, что наш фронт прорван англо-французскими войсками, он понял, что война проиграна. В этот день он поклялся отомстить за оскорбление, нанесенное флагу германского рейха, и решил принять свастику в качестве символа своего зарока.