Это согласие Клюге было настолько неожиданным и звучало настолько неправдоподобно, что в первые минуты доктор решил было, что командующий попросту издевается над ним, продолжает разыгрывать вчерашний фарс.

– Я так и могу передать генералу Ольбрихту? – с дрожью в голосе спросил он фельдмаршала. Почти всю ночь Герделер провел в отчаянии, почти в состоянии прострации. Он не представлял себе, как, проделав такой огромный, трудный путь к ставке Клюге, вернется в Берлин, к своим соратникам, ни с чем. Каким жалким он будет выглядеть в их глазах. Ведь он сам вызвался ехать на эти переговоры, убеждая Ольбрихта в своей дружбе с фельдмаршалом.

– И заверить, что они могут не сомневаться в моей поддержке. Ночи мне вполне хватило для того, чтобы хорошенько взвесить все «за» и «против».

Только сейчас Герделер обратил внимание, что лицо фельдмаршала стало еще серее, на нем лежала печать неизгладимой усталости. Именно усталость явилась тем последним аргументом, который заставил его поверить Клюге.

«Я спасен, я спасен… – твердил он про себя, словно творил молитву. – Если фельдмаршал Клюге, если вся группа армий «Центр» на нашей стороне – мы добьемся своего, – нервно сжимал кулаки Герделер, оставляя ставку командующего. – Теперь главное – добраться до Берлина. Моя честь спасена, это успех».

Курбатов приказал группе залечь за поросшие мхом валуны и несколько минут всматривался в очертания небольшой леспромхозовской хижины.

– Эй, бродяга, прекрати пальбу! За сопротивление милиции – сам знаешь! Сдавайся! – визгливым фальцетом увещевал того, кто засел в этой обители, один из троих милиционеров. – Это я тебе говорю, участковый Колзин!

Милиционеры расположились ниже по склону, метрах в двадцати от маньчжурских легионеров. Курбатов предпочел бы обойти их, однако сделать это было довольно сложно. Справа и слева от гряды, за которой они залегли, начинались крутые осыпи. А возвращаться на перевал, чтобы потом искать более подходящий и безлюдный спуск – значит потерять уйму времени.

– Чего ты ждешь?! – дожимал оборонявшегося Колзин. – Выходи! Обещаю оформить повинную! Я свое слово держу! Это я тебе говорю, младший лейтенант Колзин!

Милиционеры залегли, охватывая избушку с трех сторон, и если бы бродяга попробовал уйти в сторону бурной речушки, те двое, что находились почти у берега, взяли бы его под перекрестный огонь.

– Что предпринимаем? – переметнулся к Курбатову подпоручик Тирбах.

– Подождем несколько минут. У того, что в домике, заканчиваются патроны, – едва слышно ответил Курбатов.

– Может, стоит помочь ему?

– Чтобы выпустить на волю еще одного заматеревшего волка-одиночку… – поддержал его мысль Курбатов.

– Ваша идея. От своих идей отрекаться грешно.

– Вопрос: как ему помочь?

Еще несколько секунд князь колебался. В открытую выйти на горную поляну – означало подставить себя под пули засевшего в домике бродяги. Не объяснишь же ему, кто ты. Но и терять время тоже не хотелось.

– Подпоручик, берете правого. Желательно с первого выстрела. Чолданов, страхуете Власевича.

– Есть.

– Иволгин, Радчук, снимаете ближнего, что прямо под нами.

– Крикливого, – уточнил Иволгин.

Курбатов поднялся и, пригибаясь, неслышно ступая по усыпанному хвоей кряжу, перешел к ветвистой сосне, ствол которой причудливо изгибался, зависая над валунами, за которыми нашел себе пристанище Колзин.

– Он вышиб окно! – предупредил милиционер, находившийся слева от домика. – Собрался прорываться!

Его крик отвлек внимание Колзина, и этого оказалось достаточно. Ухватившись за ветку сосны, Курбатов завис над ним и ударом ноги в висок поверг наземь. В ту же минуту Власевич сразил другого милиционера и бросился вниз, увлекая за собой остальных диверсантов. Третий милиционер попытался уйти по берегу реки, но был ранен в спину и, осев у склада с полуобвалившейся крышей, жалобно, по-бабьи запричитал: