Церквей, как и художественных академий, нельзя уничтожить. Владимир заменяется «Владимиром». Это стало необходимостью Государства и народа рабочих и крестьян, также Необходимостью этого Государства стали священники и художники, ибо все мы – священники и художники и заменяем старых священников, которые говорили в проповедях о новом свете, а мы же в новых «речах» говоримо свете новом, о новой жизни, говорим и возводим в новые образы новый кадр святых и кланяемся их ракам, т. е. возводим и через них проводим все материальное в такой мир, в котором нет ни звука, ни материала действительности, то есть мы обратили материал материи в образ, идею. В одном случае создали систему звуков на колокольнях, органах, сопровождающих наши проповеди или речи гимном, создали формы, о которых не говорил Христос: он говорил о мире двух-трех, т. е. о покое; в другом – устроили новую систему звуков, гудков на фабриках, о которых не говорил Ленин. Христос говорил о покое, не говорил ли и Ленин в таком смысле – «те, кто станут в имени моем, обретут покой, уничтожат войну», – он просто послал своих учеников, если это были его ученики, рассказывать то, о чем он говорил, разрушая своим учением о покое установившийся образный порядок шумов и войн на земле, религию своего времени. Христос говорил о новом и старом небе – небо новое среди нас, но не в выси, не опускайтесь ни вниз, ни вверх в погоне за небом, ибо царство ваше внутри вас, с каждым шагом вашим продвигается и небо и ад ваш, от неба ничего не зависит, ибо там, где вы ищете, нет его, там пространство – однако ученные им ученики научали народ так, как им нужно, и так и написали Евангелие, где есть и небо, и ад, и суд, и бог, и ангелы, и черти, и пророки.

Я полагаю, что Ленин ни одного слова не говорил о ритуале, обряде во имя свое как о самой главнейшей стороне быта, однако строил быт, и быт Ленинский, быт Лениниста – не пролетариата безбытника, беспредметника. Он говорил своим ученикам о деле и слове и, как учитель новый, отличался тем от других учителей, что слово связывал с делом, или дело связывал со словом, супрематизировал не идею, а материю. Он больше учил учеников делать, нежели говорить и писать Евангелие о быте. Он учил, чтобы не сводили они глаз с окружающего их обстоятельства старого, собирающегося поглотить их, и учил менее всего обращать свое зрение на сияющие венчики образов, и предостерегал их в этом; образ считал устаревшим предрассудком, хотел обойти его и взять действительность внеобразную и показать пролетариату; а в результате показан был образ. Он учил их быть материалистами, не доверять ни религии, ни художеству, ибо последние обосновывают не действительность, а образ ее, указав на кинематограф и науку как две системы, фиксирующие действительность вне художественного вымысла; кинематографом и наукою он хотел обойти вымысел, вкус и красоту действительности. Но и кинематограф не спасся, и в него вошел образ, если не религиозный, то художественный, моральный, эстетический, образ хвастовства – мой Бог лучше; это новый храм учений. Научный реализм постепенно вытесняется, раньше он был вытесняем религиозным реализмом, а теперь художественным. Кинематограф для художественной драмы и чревовещаний заполнен небылицами, фактические обстоятельства побеждены в нем, побеждено раскрытие деятельности явлений и возникновение их. В признании Лениным кинематографа есть определенное отношение к художественному реализму в предпочтении кинолуча художнику, правды – образу. Отсюда, изобразительный реализм может быть, с точки зрения Ленина, только научным, показательным, как и отчего делается явление и изменяется. Только наука может дать портрет более верный, нежели художество вообще, наука растворит створенное перед зрителем и покажет ему причины, наука это есть действие створения и растворения.