Ей хотелось его уязвить, и побольнее. Сева производил впечатление баловня, человека, который привык к благосклонности окружающего мира, потому что умел сам возбудить эту благосклонность к себе. Так бывает с любимыми детьми, с одаренными и обаятельными личностями, которые не сталкивались с большой утратой, нищетой или болезнью, то есть со всем тем, что есть в мире несправедливого и жестокого. Приветливый, вежливый с незнакомцами, он очень быстро сокращал дистанцию во время общения, но фамильярностью это не казалось, потому что порывистость его не вызывала отторжения, поскольку была абсолютно искренна. По крайней мере, так казалось.

Но Астанина была слишком испугана и сердита, чтобы по достоинству оценить эти качества. Она принялась рубить, не выбирая выражений, с наслаждением предвкушая, как вытянется приятное лицо Севы, когда она закончит:

– Ты любимчик родителей. Весьма состоятельных. Или первенец, или единственный ребенок в семье, с детства не знал ни в чем отказа. Золотой щенок. Пижон, ты любишь хорошие вещи и не задумываешься, сколько они стоят, потому что не знаешь цену деньгам – сперва тебе все давали родители, потом они дали тебе образование, и ты стал зашибать монету сам, не зная ни о МРОТах, ни о потребительских корзинах, ни о размере пенсий и пособий. Что это для тебя? Пустой звук! Таким глупостям нет места в твоей лощеной жизни. Профессия? Явно непыльная, ты не работаешь в офисе и не знаешь, что такое просиживать штаны, с девяти до шести таращась в перегородку. И вообще складывается впечатление, что ты бездельник. Может, журналист или какой-нибудь свободный художник, фотограф, это нынче модно, все подались в фотографы. Ты то, что называют модным словом «фрилансер», угадала? Ты любишь мотоциклы, чтобы казаться круче, а на сурового байкера не похож. Даже твои татуировки – это скорее понты, чем осознанный выбор. Мне продолжать?

Она ждала, что Сева… Обидится? Или станет насмешничать, обороняясь. Но Сева стоял к ней вполоборота, и его тонкие губы чуть вздрогнули от улыбки, а глаза стали мягкими, кроткими и полными неясного света, когда он взглянул Лоре в лицо.

– Лора-Лора… Нам определенно стоит пообщаться еще. Ты интересна, я чертовски интересен, помнишь, как в том фильме с Мироновым… «Обыкновенное чудо», что ли?

Словно подслушав его речь, между ними проскакал отчаянно смелый воробей, бойко чирикая на ходу. Бабочки, которая «бяк-бяк крылышками», правда, не наблюдалось.

– Так что, вечером? Часов в восемь? – ошибочно принимая ее молчание за согласие, уточнил Сева и, не получив ответа, коротко кивнул и водрузил на голову шлем. Мгновение – и он был уже далеко, оставив Лору огорченно и чуть покаянно хмуриться.

И хотя к восьми часам она вернулась домой и приняла душ, никакая сила в мире не смогла заставить ее выйти из подъезда. Из-за пыльной, давно не стиранной шторы в мелкую желтую клеточку Лора выглядывала вниз, где Сева дожидался ее, присев на заборчик. Она видела, как он кинул кусок сосиски дворовой собачонке, как о чем-то болтал с бабками, вышедшими погреться на закатном весеннем солнышке, и поразилась, что бабки общаются с ним не угрюмо, а приветливо, и одна из них даже кокетливо поправила на голове платочек, а вторая запрокинула голову и разразилась смехом. Он вел себя совершенно естественно, расслабленно, без суеты, будто давным-давно поселился в одном из ближних домов и является достойным и благонадежным жильцом и добрым соседом. Не озирался по сторонам и по бесчисленным окнам, не глядел на часы. Когда в подъезд направилась соседка с коляской, Сева легко заскочил на высокое крыльцо и помог втащить коляску, а Лора вся обмерла: наверняка знает номер квартиры, сейчас поднимется и начнет трезвонить. Но нет, Сева вернулся к своему заборчику. Уехал он только в начале десятого. Выждав с пятнадцать минут, Лора отправилась на новый вызов.