9. ГЛАВА 8

Каким неуклюжим становится человек, когда он любит по-настоящему! Как быстро слетает с него самоуверенность! И каким одиноким он себе кажется; весь его хваленый опыт вдруг рассеивается, как дым 

 © Эрих Мария Ремарк

Я не знаю, какого хрена выстрелил. Увидел, как он несется на нее, и спустил курок. Дерганый стал, совсем контроль потерял. Да и какой, к дьяволу, контроль рядом с ней. Никакого контроля, на хрен, нету. Даже пить не хотелось, не лез в глотку коньяк, ни черта туда не лезло. Я сделал глоток и раскрошил бокал о стену, глядя, как по ней расползается потеками жидкость с кусками стекла. Похоже на кровь Демона. Сукааа, ну как я так? Глаза эти собачьи не забуду. По ночам сниться станут. Пса отвезли в ветеринарку. Она со мной ехала, на руках его держала и рыдала над ним, гладила. Бл*дь, я давно не чувствовал себя таким уродом. И еще корежит всего, как нежно трогает пальчиками своими, как целует. Я б, наверное, душу дьяволу продал, чтоб до меня дотронулась. Она с Демоном в больнице осталась, Карине позвонила. Мне больше ни слова не сказала, словно пустое место я. Уехал, чтоб не наворотить там. И пить страшно. Контроль на хрен уплывёт, и все.

Это притупляло восприятие. Я знал, на что способен зверь, живущий внутри, и какой голод одолевает это чудовище, которое наконец-то начало получать пищу из отчаянья, боли и дикого желания обладать. Алкоголь развяжет его, даст ему волю, и разум потонет в жутких болезненных эмоциях, с которыми я буду не в силах справиться.

Пожалел, что выстрелил. Пожалел в тот момент, когда увидел ее глаза. Нет, ненависть меня не пугала. Я к ней привык, я ее любил даже больше, чем любовь, потому что ненависть одна из самых чувственных и ярких эмоций, на ней можно раздуть пламя. Меня испугала ее боль. Вся мера отчаяния, отразившаяся в ее глазах, таких кристально чистых, наполненных горем. Я обещал, клялся, что больше никогда не заставлю ее плакать. И я лгал. Себе, ей, окружающему миру. Моя любовь всегда несет с собой привкус слез и крови.

А еще я слишком хорошо себя знал. Ведь в какой-то мере я всегда питался болью. Собственной, чужой. Она, как наркотик. Поначалу пугает, потом к ней привыкаешь, а потом без нее уже трудно обходиться. Сочетать в себе удовольствие садиста и мазохиста одновременно. И черта с два я ее отпущу. Она моя. Она все вспомнит, а не вспомнит, и дьявол с ней, с этой памятью. Пусть не любит, пусть ненавидит. Значит, она будет обречена жить со мной ненавистным. Моя натура опасная. Даша в прошлом знала, кто я и каким могу стать, и принимала это. Принимала мои срывы, она умела сдерживать моего зверя. Рядом с ней я верил, что могу, как все. Могу жить без насилия, боли, смерти, без безудержного секса и кокса.

Для нее я мог оставаться таким вечность. И я нравился себе другим. Это как избавиться от тяжелой болезни, но постоянно принимать лекарство, запасы которого уже на исходе. Пришлось выбирать меньшее из зол. Хотя я все же лгу самому себе. Я хотел эмоциональной разгрузки, и боль, причиненная ей, принесла это короткое облегчение. Да, на секунды, на минуты – но принесла. Потом пожалел. Но уже было поздно.

Больше всего раздражало, что я чувствовал ее томление, мысли, тягу ко мне на подсознательном уровне. Еще минута, и я бы сжал ее в объятиях, овладел ею прямо там – в высокой траве на берегу этого озера, где мы не раз предавались любви. Черт, где мы только ей не предавались. Меня иногда накрывало, и я мог это сделать, где хотел. Мои пальцы в ее лоне, ее у меня в ширинке, и нирвана. Еще большая – это где-то за углом давать ей в ротик и впиваться в ее волосы пальцами, кончая в горло. Бл***дь, какой же я голодный. Все мысли только о сексе, про секс, для секса, за сексом. Мне все насточертело, и захотелось привязать ее к себе.