– Среднего роста. Во всем черном…

Они почему-то переглянулись.

– Он вам известен? – спросил я. – Он вам известен!

– Ну что, начал за здравие, а кончил за упокой? – подскочив, осведомился Акиндин. – На каторгу захотел, дорогуша?!

Он ошибался. Каторги на Земле давно не было. Вся Земля была каторгой. Но, кажется, Люся с Пионовым что-то сообразили, потому что она быстро сказала:

– Поехали в участок.

На стол передо мной швырнули пачку сигарет.

– Не курю, – сказал я.

– Как хочешь, – ответил Пионов и включил лампу, свет которой ударил мне в лицо. – Но правду ты нам все равно скажешь!

– Она пила абсент… – начал я снова, загораживаясь от света, – и трепалась о каких-то инопланетянах.

Что я еще мог сказать? Они мне не верили. Они сидели напротив за массивным столом – все трое, включая Акиндина, хотя он еще ничего не понимал в нашей земной жизни.

– Видать, ты мало выпил, – заметил Пионов, – потому что врешь нескладно.

Взгляд его выражал профессиональное равнодушие. Привычка всю жизнь иметь дело с преступниками никому не идет на пользу. Он был даже циничнее нашего брата репортера.

– Не больше, чем вы, когда придушили Луку, – сказал я и вскочил, чтобы уклониться. Он ударил меня в грудь, и я был благодарен, что не в лицо, потому что только отлетел к стенке. При его силе он вполне мог оглушить меня. Я даже не упал, но почувствовал, какой чугунный у него кулак.

– Говори, да не заговаривайся… – равнодушно заметил Пионов, мотнув головой, как бык.

И я, подняв стул, сел на место. Акиндин подошел и приковал мою левую руку к ножке стола. А Люся сделала вид, что ничего не случилось.

– Вы думаете, что я ее убил, врезал себе по голове, а потом пристегнул себя в койке? – насмешливо спросил я, дергая рукой в наручнике. – А почему бы мне просто не выпрыгнуть в окно?

Но, похоже, они и не к такому привыкли.

– Нет, мы думаем, что ты сумасшедший садомазохист, – открыл карты Пионов.

– Тогда отправьте меня в сумасшедший дом, – заявил я, – где я напишу заявление тамошнему прокурору.

– На каждого мудреца довольно простоты, – важно заметил Акиндин, но к нему никто не прислушался, а Пионов перебил:

– Что она тебе говорила в баре?

– Обыкновенный треп…

Но это их не удовлетворило. Они хотели услышать еще что-то, но сами плохо представляли, что именно.

– Просвети нас, – попросил Пионов.

Мышцы на руках у него были такой же толщины, как мое бедро.

– Понятия не имею, сказала о каком-то вторжении. Я решил, что она перебрала.

– Правильно сделал, дорогуша, – согласился Акиндин. – Не буди лихо, пока оно тихо.

Люся криво усмехнулась. Я подумал, что она просто терпит помощника Пионова, как надоедливую муху.

– А подробностей не помните? – спросила она.

– Понимаете, когда женщина пьяна, ее не всегда слушаешь, – сказал я.

Я бы сказал ей, что от женщины ждешь совершенно другого, но она и сама это знала.

– Понятно… – кивнула она, не особенно обидевшись.

Пионов наклонился через стол, и я готов был снова вскочить, но вспомнил, что прикован к столу.

– Если ты нам начнешь впаривать о людях в черном, то мы будем допрашивать тебя без перерыва семьдесят два часа, клянусь, на вторые сутки ты расскажешь, какого цвета белье у твоей жены, и вспомнишь номер счета в своем банке.

– Клянусь! – ответил я громко. – Об этом все говорят, но никто ничего не знает!

Пионов стал красным, как помидор.

– Я разобью тебе голову! – предупредил он.

– Ну хватит! – Люся ударила ладонью по столу. – Тихо! Тихо! – Ее сигарета была продолжением ее указательного пальца, и в отличие от Пионова и Акиндина она стряхивала пепел в банку из-под кока-колы, которая служила им пепельницей. – Ладно! Предположим, ты говоришь правду. Тогда почему он тебя не зарезал?