Тем временем, в маркграфстве воцарилась форменная анархия: каждый городок и даже каждая деревня теперь сами могли решать, за кого они: за регента или за капитана, пообещавшего, как водится, всем значительные вольности. Под это дело активизировались засевшие в лесах иеремиты, захватили три города и десяток деревень, начали формировать два регулярных полка.

Богатый прибрежный Крюстер и вовсе решил, что не желает участвовать во всей этой вакханалии, и объявил себя вольной республикой во главе с Конференцией двенадцати негоциантов, и его светлости пришлось это проглотить.

Кончилось тем, что регент оказался перед неприятной дилеммой: из многочисленных бунтовщиков кому-то нужно было пойти навстречу, узаконить их права и их руками покарать остальных. Выбор его пал на иеремитов, как на самых отчаянных. Но прямо признать иеремитов после всего, что они натворили, было нельзя – это оттолкнуло бы всех остальных в маркграфстве. Регент поступил хитрее: учредил Орден василиска – чтобы, дескать, враги королевства обращались в камень при виде его адептов. В этот-то орден он и набрал тех из иеремитов, кто согласился «смиренно покаяться за прошлые прегрешения». То есть, всех, у кого хватило ума понять свою выгоду.

Магистром Ордена был назначен еще один регентский родственник, капитул составили частично из столичных вельмож, частично из иеремитских вождей, а в лен ему пожаловали все земли прежнего Брукмерского маркграфства.

В них-то мы и въехали через несколько дней пути. Заметить это было несложно – почти сразу же вдоль дороги стали попадаться пожарища и наскоро сбитые виселицы. Сопровождающие мои повеселели и немного сбавили темп – они теперь были на своей земле и могли не опасаться нападения.

Из разговоров солдат между собой я узнал, что пленитель мой – барон Аркрис, знаменитый орденский охотник за головами, выходец и иеремитских разбойников. Кнехты отзывались о нем с уважением, к которому примешивалась заметная доля страха, как о суровом, о справедливом командире, известном сорвиголове. Впрочем, истории о его похождениях я слушал вполуха: было тошно, и чем дальше, тем глубже я погружался в пучину апатии.

Окружающий пейзаж весьма располагал к тому, чтобы закрыть глаза и разобраться с тем, что творится в моей собственной душе. Несколько дней, проведенные в оковах, примирили меня с неизбежным. Теперь оставалось только подвести итоги моего краткого пребывания в этом мире.

Следовало признать: последние два года я только и делал, что бежал от самого себя и от своего прошлого. Я бродил из деревни в деревню, пил по трактирам, иногда даже волочился за девицами: все это только для того, чтобы сделать вид, что все в моей жизни идет нормально. Но это было совсем не так: я страстно желал вырваться из этого проклятого мира, сделавшего меня убийцей и беглецом, подарившим мне Киру и тут же забравшим ее у меня. Я глушил свою боль: вином, скитаниями, приключениями, и вот теперь, перед самым концом, она снова вылезла из глубин моей души и стала меня пожирать.

Раскрыв в очередной раз глаза, я увидел проплывающий мимо указатель: мы были всего в одной лиге от Крукстича. Там дорога повернет в Брукмер, и уже через пару дней за мной закроются городские ворота, и больше уже для меня не откроются. При этой мысли мне захотелось прикусить губу. Одиссея моя, казавшаяся сперва героической, заканчивалась позорно и нелепо. Я снова закрыл глаза. Мне уже ничего не хотелось видеть до самого Брукмера.

Но в ту самую секунду, когда я готов уже был проститься с миром навсегда, где-то за кустами оглушительно грохнуло, а затем раздался звук, словно в воздухе пронеслась огромная невидимая плеть. Звук этот было мне отлично знаком – это был залп из мушкетов. Один из кнехтов, шедших рядом с телегой, дернулся словно марионетка с запутавшимися нитками, и рухнул на телегу заливая ее кровью. Я тут же упал рядом с ним, прижавшись к грязному дощатому дну и ошарашенно вертя головой по сторонам – меня самого едва не задело.