– То есть, насколько я понимаю, вы считаете все эти вещи искусной подделкой под старину? – спросил Савельев.

– Именно, – вяло кивнул Фельдзер. – Каковыми они, несомненно, и являются. Работа великолепная, используется только серебро и золото, а драгоценные камни – натуральнейшие, причем мастерски огранены под старину… И тем не менее… – он с видом спокойной уверенности в себе развел руками. – Мастерская подделка.

– Мне любопытное было бы выслушать вашу аргументацию, – сказал Савельев.

– Аргументация, дражайший Аркадий Петрович, проста. И заключается в одном-единственном слове, «возраст». – Фельдзер распахнул дверцу в тумбе массивного старомодного стола, наклонился туда, повозился, чем-то металлически позвякивая, поставил перед Савельевым две высоких серебряных стопки, вместимостью и величиной более схожие со стаканами. – Вот, хотя бы, извольте… Две серебряных стопы, якобы произведенных золотых дел мастером Филиппом Ивановичем Клаузеном в первые годы царствования Елизаветы Петровны. Посмотрите на донышке… или вам дать лупу?

– Нет, спасибо, я и так все прекрасно различаю, – сказал Савельев, поочередно повернув стопки донышками к себе. – Герб Москвы и дата, тысяча семьсот сорок четвертый – ну, тут даже несведущему понятно, что это означает… «Ферт» и «К», должно быть, инициалы Клаузена?

– Совершенно верно.

– А эти буквы, в клейме наподобие сердечка? «М», «Ферт», «П»?

– Клеймопробирных дел мастер. Мефодий Филатович Понырев.

– На мой непросвещенный взгляд, они выглядят совершенно одинаковыми, – сказал Савельев. – И стопки, и клейма. Даже, как бы это выразиться, есть много общего в стиле исполнения…

– И здесь вы абсолютно правы, – благосклонно кивнул Пауль Францевич. – Блестяще воспроизведен стиль Клаузена. Известно немало его работ, фальсификатор должен неплохо в них разбираться… И клейма настолько безукоризненны, что закрадывается подозрение: они в свое время не были уничтожены, как полагалось бы, а оказались в руках фальсификаторов. Ей-богу, временами именно такая мысль и возникает… Блестящая работа! – он пошевелился в тяжелом кресле, что для этого флегматика означало, надо думать, высшую степень возбуждения. – И все же, и тем не менее… Давайте я не буду ничего говорить, Аркадий Петрович? Присмотритесь сами и скажите: есть какая-либо разница – неважно какая – меж двумя изделиями? Назовите любое отличие, какое только придет вам в голову…

– Ну, я конечно же, не ювелир и не антикварий… – неуверенно начал Савельев, подвергнув вещички долгому и тщательному осмотру. – Однако сдается мне… Вот эта как бы поновее выглядит… А другая как-то постарше будет…

– Блестяще! – воздел указательный палец Пауль Францевич. – В самую точку, молодой человек! То, что вы подметили собственными глазами, как раз и является пусть единственным, но наилучшим аргументом. Новизна. Та чарка, которая совершенно справедливо кажется вам новой, и в самом деле новехонька. Она выглядит так, словно вышла от мастера не далее чем год-два назад.

Во-первых, на ней нет ни малейших следов чистки. Это не тщательно вычищенное старое серебро, а современная работа. Во-вторых… Нет и малейших следов употребления. Эти вещи в свое время делались не для того, чтобы поставить их под стекло и любоваться издали, а для самого что ни на есть прозаического, житейского, повседневного употребления. Вот теперь я просто настаиваю, чтобы вы взяли лупу, – он протянул Савельеву огромное приспособление, круглое стекло в медной оправе, с костяной рукояткой длиной чуть ли не в ладонь. – Изучите оба изделия не торопясь, тщательно… Вы увидите, что на подлинной стопке масса небольших царапинок, пусть и плохо различимых невооруженным глазом. Царапинки, вмятинки – одним словом,