– Хо-хо, Риццо, ты только послушай мальчугана! – крикнул стражник своему товарищу. – Он, наверное, сам украл этого осла, чтобы продать колбасникам в городе, если бедная животина не сдохнет под ним раньше.

Риццо со злобной усмешкой подошел поближе и поднял копье, нацелившись прямо в грудь Фариду.

– Я знаю этого парниш-ш-шку, – сказал он. У него не хватало двух зубов, и слова звучали как шипение змеи. – Видел пару раз, как он на рынке рассыпает искры. Не про тебя ли рассказывают, будто ты выучился жонглировать у Огненного Танцора?

– Да. И что? – У Фарида свело желудок, как всегда, когда при нем упоминали Сажерука.

– А то, что слезай-ка ты со своей дохлой скотины и устрой нам представление! А мы пока подумаем, пускать ли тебя в город.

В конце концов они открыли ворота, вдоволь насмотревшись на взмывающие в воздух огненные цветы, которые получались у Фарида не хуже, чем у Сажерука. Фарид по-прежнему любил огонь, хотя сухое потрескивание пламени болезненно напоминало ему того, кто обучил его этому искусству. Но он не устраивал больше представлений на публику, только для себя. Ведь огонь – это все, что оставалось у него от Сажерука, и когда сердце его совсем изнывало от тоски, он писал это имя огненными буквами на какой-нибудь стене в Омбре и смотрел на него до тех пор, пока огонь не гаснул, оставив его в одиночестве, как Сажерук.

По ночам в лишившейся мужчин Омбре обычно царила гробовая тишина. Но сегодня Фарид всюду натыкался на отряды латников. Перепел вспугнул их, и они кружили по улицам, как осы вокруг разворошенного гнезда, надеясь изловить наглого обидчика. Фарид низко опускал голову, проезжая мимо них, и вздохнул с облегчением, добравшись наконец до дома Орфея.

Это был великолепный дом, один из самых роскошных в Омбре, и только здесь во всем городе еще светились окна в эту беспокойную ночь. У входа горели факелы – Орфей опасался воров – и в их неверном свете страшные каменные маски над входом казались живыми. Фарид всякий раз вздрагивал, когда они смотрели на него сверху своими выпученными глазами – рты разинуты, ноздри раздуты, словно чудища собираются фыркнуть ему в лицо. Он попытался усыпить факелы тихими уговорами, как часто делал Сажерук, но пламя его не слушалось. Это случалось все чаще, словно огонь хотел напомнить ему, что ученик и после смерти учителя остается всего лишь учеником.

Фарид страшно устал. Собаки лаяли на него, пока он вел осла на конюшню. Вот он и вернулся. Вернулся к Орфею на службу. Хотя так хорошо было сидеть с Мегги, положив голову ей на колени, или беседовать у костра с ее отцом и Черным Принцем. Но из-за Сажерука он всякий раз возвращался сюда. Всякий раз.

Фарид развязал рюкзак – Пролаза тут же залез ему на плечо – и посмотрел вверх на звезды, словно мог увидеть среди них лицо Сажерука. Почему тот не явится ему во сне и не расскажет, как его вернуть? Ведь мертвые иногда показываются тем, кого любят! Или Сажерук приходит только к Роксане, как обещал, да еще, может быть, к своей дочери? Нет, если к Брианне кто и является из царства мертвых, то только Козимо. Служанки рассказывали, что она во сне шепчет его имя и иногда протягивает руку, словно ищет его рядом с собой.

«Может быть, мне он не является, потому что знает, что я боюсь призраков», – думал Фарид, подымаясь на заднее крыльцо. Парадные ворота, выходившие прямо на площадь, предназначались, разумеется, только для самого Орфея и его знатных заказчиков. Слуги, комедианты и поставщики шлепали по грязному двору к черному ходу.