– Порядок? Как это понимать? – Мегги недоверчиво взглянула ему в лицо.
Так она порой глядела на него тогда, в пору их заточения в доме Каприкорна – пристально, нахмурив лоб, такими светлыми серьезными глазами, что казалось, они заглядывают прямо в сердце. Но здесь было не место для объяснений.
– Потом! – сказал Фенолио, понизив голос, и потащил ее за собой. – Потом, Мегги. Здесь слишком много лишних ушей. Да где же, черт подери, мой факелоносец?
Чужие шорохи в чужой ночи
Под сумерек покровомМир дивно зачарованПриветной тишиной —Родней каморки той,Где злого дня волненьеСон предает забвенью.Маттиас Клаудиус.Вечерняя песня
Позже, пытаясь вспомнить, как она дошла тогда до жилища Фенолио, Мегги могла вызвать в памяти лишь несколько отрывочных картин: стражник, выставивший им навстречу копье, а потом, узнав Фенолио, с ворчанием пропустивший в город, темные улочки, по которым они пробирались за мальчонкой с факелом, потом крутая лестница, скрипевшая под ногами. У Мегги так кружилась голова от усталости, когда они поднимались по ступенькам, что Фенолио несколько раз заботливо подхватывал ее под локоть.
– Я думаю, все рассказы мы отложим на завтра, – сказал он, пропуская ее в комнату. – Пойду попрошу Минерву найти для тебя мешок с соломой, но сегодня ты лучше выспись на моей кровати. Три дня и три ночи в Непроходимой Чаще! Клянусь чернилами, я бы, наверное, просто умер от страха.
– У Фарида был нож, – пробормотала Мегги.
Этот нож ее и вправду успокаивал, когда они ночью устраивались спать высоко на дереве, а внизу под ними все наполнялось шорохами, сопением, рычанием. Фарид все время держал нож наготове.
– А когда ему виделись духи, – сонно рассказывала она, пока Фенолио возился со светильником, – он зажигал огонь.
– Духи? В этом мире нет духов, во всяком случае, я их не сочинял. А что же вы ели все эти дни?
Мегги побрела к кровати. Постель выглядела очень заманчиво, хотя состояла всего лишь из набитого соломой мешка и пары грубошерстных одеял.
– Ягоды, – пробормотала она. – Много ягод, а еще хлеб, который мы захватили с кухни Элинор, и кролика, которого поймал Фарид.
– Боже ты мой! – изумленный, Фенолио покачал головой.
Увидеть снова его морщинистое лицо было настоящей радостью, но сейчас Мегги хотела только одного – спать. Она сбросила сапоги, залезла под колючие одеяла и вытянула болевшие ноги.
– Как вам только пришла в голову сумасшедшая мысль вчитать себя в Непроходимую Чащу? Почему не прямо сюда? Сажерук ведь наверняка рассказывал мальчику об этом мире.
– Слова Орфея… – Мегги зевнула. – У нас были только слова Орфея, а Сажерук просил вчитать его именно в Непроходимую Чащу.
– Ну да, это очень в его духе.
Она почувствовала, что Фенолио поправляет на ней одеяло.
– Я тебя не буду пока спрашивать, что это за Орфей. Завтра наговоримся. Спокойной ночи! И добро пожаловать в мой мир!
Мегги с трудом заставила себя снова разлепить глаза.
– А ты где будешь спать?
– Об этом не беспокойся. Там внизу у Минервы без конца ночуют какие-то родственники, по нескольку на одной кровати. Одним больше, одним меньше. Вот увидишь, к здешним неудобствам быстро привыкаешь. Надеюсь, правда, что муж ее на самом деле храпит не так громко, как она рассказывает.
Фенолио закрыл за собой дверь, и Мегги слышала, как он, чертыхаясь, спускается вниз по крутой лестнице. На потолочных балках шуршали мыши (она надеялась, что это мыши), а сквозь единственное окно доносились голоса стражи с недалекой городской стены. Мегги закрыла глаза. Ноги у нее болели, в ушах все еще звенела музыка из табора комедиантов. «Черный Принц… – думала она, – я видела Черного Принца… и ворота Омбры… и слышала, как шепчутся деревья в Непроходимой Чаще». Если бы только она могла рассказать все это Резе или Элинор. Или Мо. Но он теперь уж, конечно, ни слова не захочет слышать о Чернильном мире.