На следующий день он то и дело возвращался мыслями к тому, что случилось. А потом спустился в кухню к старой Лунэт — ньоре, что помнила ещё его деда, и спросил, не слышала ли она чего этой ночью.

Лунэт прятала глаза, перебирая фасоль в деревянной плошке, но толком ничего сказать не могла, лишь ссылалась на старость и плохой слух. А вечером сама разыскала Эдгара под навесом, где он разбирал сахарный пресс, и сунула в руки полотняный мешочек, расшитый мелкими речными раковинами. Внутри оказалась деревяшка, на которой был вырезан глаз, с радужкой, выкрашенной индиговой краской.

— Это ещё что такое? — спросил Эдгар укоризненно, вытирая руки промасленной ветошью.

— Гри-гри*, массэ. От всякого зла, — пробормотала Лунэт, пряча большие руки в складках клетчатой юбки.

*прим. талисман вуду или амулет для защиты владельца от зла или на счастье.

Эдгар протянул его обратно.

— Оставь себе, мне он ни к чему.

Но старая ньора не взяла мешочек, только втянула голову в плечи и произнесла тихо:

— Ну, хоть в комнате положите, чтобы он рядом с вами лежал, когда вы спите, массэ. Тогда, может, всё и обойдётся. А ещё лучше — не гасите на ночь свечу и перед сном оглянитесь трижды на дверь.

Эдгар отложил мешочек и, посмотрев внимательно на Лунэт, спросил:

— Значит, ты соврала мне, когда сказала, что ничего не слышала этой ночью? Здесь кто-то был?

— Нет, массэ. Я и правда ничего не слышала! — испуганно произнесла ньора.

— Тогда с чего ты решила, что мне нужен амулет? И свеча? Кто это был, Лунэт? О ком рассказывал всё время мой дед Гаспар? Отвечай или… высеку, — произнёс он устало.

Бить Лунэт он, конечно, не собирался. За всё время своего пребывания здесь он вообще никого не наказывал, но приученные к наказаниям ньоры говорили правду, только если над ними нависал кнут хозяина.

— Простите, массэ, — Лунэт перетаптывалась с ноги на ногу и по-прежнему втягивала голову в плечи, словно Эдгар и правда стоял с кнутом.

— Лунэт, послушай, — он взял за плечи старую женщину, — посмотри на меня. Я не буду тебя бить. Просто скажи мне, кто это был?

— Даппи*, массэ. Злой дух этих болот, — шёпотом ответила старая ньора и оглянулась в сторону зарослей.

*прим. — призрак или дух, встречающийся в Карибском фольклоре.

Эдгар выдохнул.

Злой дух, значит! Ну-ну… Хотя, чего он ожидал?

— Ладно, иди. Возьму я твой амулет.

Старая ньора расплылась в улыбке и быстро ушла. А вечером Эдгар обнаружил возле двери своей спальни плошку с пересоленной кукурузной кашей и осколок зеркала.

Ну ещё бы! Даппи ведь не любят соли, а если увидят себя в зеркале, то испугаются и уйдут!

Он вспомнил рассказы своей няньки-ньоры, усмехнулся, отодвинул ногой плошку, понимая, что, видимо, он, как новый хозяин поместья, вполне устраивает рабов, раз они так пекутся о его здоровье.

И, может, миска с кашей помогла, а может, всё это и правда было случайным кошмаром, но с того дня он спал вполне сносно. Не считая гнуса и жары, к которой ещё не привык, ничто его больше не беспокоило. Только внутри где-то так и осталась уверенность, что эта встреча с «порождением тьмы» была не последней.

Проводив Рене, Эдгар вернулся в дом и засел за бумаги — разбирать записи управляющего. Выдвинул ящик письменного стола — поверх папки лежала коробочка с кольцом. Он достал её, открыл и некоторое время смотрел на прозрачный камень.

Флёр Лаваль сейчас в Альбервилле, но одобрение её отца на этот брак он уже получил. А заодно и заручился от него поддержкой и парой писем банкиру — будущий тесть взялся помочь в вопросе снижения процентной ставки по кредиту, а это было очень кстати. Рядом с коробочкой лежал портрет самой мадмуазель Лаваль — безупречно-красивой блондинки с голубыми глазами. Тугие золотистые локоны обрамляли красивое кукольное лицо — так и не скажешь, что под этой фарфоровой кожей бьётся «сердце аллигатора», как говорит его друг Рене.