– А с женой?

– Нет жены.

Самоварова подумала и решила не задавать следующий вопрос – ну какое ей, в конце концов, до этого дело?

– А я с дочерью живу.

– Все правильно. Человек не должен жить один.

– Да нет. Человек не может жить один. Или питать ему кого-то надо, или самому питаться.

– Что, так все плохо, думаете?

– Ну почему плохо? Это законы. А уже как к ним относиться – исключительно дело выбора каждого.

И тут внутри Варвары Сергеевны торопливо, как вор с мешком, пробежало ощущение, которое она поймала вчера рядом с полковником, когда он держал ее руку.

Питаться полковником она не смогла, слишком любила. Так беззаветно, как, должно быть, те, кто верует, любят своего Бога, непонятного и недоступного.

В то время, пока Никитин составлял существенную часть ее жизни, она даже не пыталась анализировать, почему безо всякой борьбы отдавала его другим.

А после, годами глядя в ночную темноту, все-таки поняла почему.

Она всегда горела. Горела рядом с ним, горела в ожидании его, горела вместо него.

А он был тем, кто подбрасывал дрова в ее костер, лизавший и его лицо и руки, но не разжигавший в нем пожар.

А та догадывалась и допускала. Не только ее – были же и другие, звонкие и случайные, как стихи. Но та терпеливо ждала, отжимала и полоскала белье, даже не пытаясь найти какой-то особый смысл – просто заполняла все свободное пространство своими хлопотами, просьбами и доступностью теплого тела.

– Ну что вы замолчали? Сказали, в общем-то, банальность и оборвали тему.

– Сколько ни повторяй банальность, от нее не убудет, да и смысла она не потеряет.

– Возможно.

Хм… А что-то в нем все-таки было, в этом Валерии Павловиче…

Простой славянский тип внешности, за годы работы с людьми она таких множество встречала – и тут же забывала, но у этого будто звездочка невидимая на лбу нарисована…

Следующий его вопрос был столь неожиданным по отношению к внешнему и столь точным по отношению к внутреннему ее состоянию, что заставил Варвару Сергеевну растеряться.

– Скажите, а сильно вы его любили?

– Гм… А вы ее? – попыталась она отразить удар.

– Думал, что любил… А оказалось – только питался.

Любопытство все-таки взяло верх:

– Она ушла к другому?

– К другой.

– Ух… Неожиданно! Действительно неожиданно…

– Давайте сразу начистоту! Я уже когда-то так часто повторял все это разным сочувствующим, что это перестало быть для меня оправданием. Со мной все хорошо. После того, как это произошло, у меня были женщины… и в достаточном количестве, – с нервом в голосе уточнил он. – И все они оставались довольны, по крайней мере, в этом плане…

– Итак, ваша женщина ушла к другой?

– Берите выше – моя жена.

– М-да…

Варвара Сергеевна взглянула на часы: Анька вернется сегодня самое ранее к пяти, кошки сыты, окна закрыты.

Она подозвала официантку и заказала себе второй кофе.

– Я зачем приходила-то… У меня две кошки.

– И как их зовут?

– Эспрессо и Капучино.

– Круто! – улыбнулся Валерий Павлович.

– Или по-простому – Пресли и Капа…

Варвара Сергеевна замолчала, колеблясь, стоит ли продолжать разговор. Но сейчас перед ней сидел обычный человек, с неустроенной личной жизнью, живой, импульсивный, любопытный, бросающий курить и, черт побери, как ни крути, очень симпатичный!

– И вы испытываете чувство вины, когда надолго оставляете их дома.

– Как вы догадались?

– Я еще вчера это понял. Во-первых, вы часто смотрите на часы, во-вторых – у меня прекрасное обоняние.

Самоварова стушевалась.

– Неужели разит?

– Да нет, конечно! Но у меня в самом деле исключительный нос, способный улавливать едва ощутимые запахи! И даже годы табакокурения не смогли свести на нет эту особенность.