Картин Корнилина во Франции было немного, и хозяева галереи привлекли к своей затее еще несколько художников, работающих в похожей манере. Их оказалось всего трое, и Нине было неловко объяснять месье Рене, что такие откровенно слабенькие полотна не стоит вешать рядом с гениальными творениями Артура. Она вообще удивлялась, зачем ее пригласили, – такую выставку французы вполне могли организовать сами. Но… назвался груздем, полезай в кузов, – как говорила, искажая слова и морщась от сигаретного дыма, Жаннет.

Нина готовилась к лекциям, и по ходу этого занятия ей пришла в голову идея написать статью об Артуре. Для этого стоило использовать его собственные записи из дневников, которых никто еще не видел. Записки Корнилина могли стать сенсацией в Москве, Санкт-Петербурге и Харькове. А в Париже?.. Кто знает?! Нина решила посоветоваться с главным редактором журнала «Искусство». С этим журналом сотрудничал Сергей Горский, и даже был его совладельцем. Мадам Корнилина позвонила девочкам, которые приезжали вместе с Сергеем на харьковскую выставку Артура. Они с готовностью откликнулись.

Встретились в маленьком уютном кафе на Монмартре, которое славилось сочными бифштексами и луковым супом. Девочек звали Патрисия и Люсиль. Они улыбались, курили и уговорили Нину заказать «бланкет» – белое мясо под белым соусом. У Нины от вина и приятных впечатлений слегка кружилась голова. В окно кафе был виден ярко-белый, освещенный солнцем храм Сакре-Кер на вершине монмартрского холма.

– Месье Горский весьма удачливый бизнесмен, – на ломаном английском говорила Патрисия. – С тех пор, как он стал совладельцем журнала, дела резко пошли в гору. Деньги текут рекой.

Нина переспрашивала, смущенно улыбаясь. Ее английский оставлял желать лучшего. Впрочем, Патрисия и Люсиль тоже говорили по-английски кое-как. Но все-таки они могли понимать друг друга, и это было приятно. Девушки проявили огромный интерес к предложению «мадам Нины» написать в журнал статью об Артуре и убедили ее непременно и побыстрее сделать это. Они были бы в восторге, узнав о таинственных дневниках покойного художника, но Корнилина им ничего не сказала ни о сандаловом ларце, ни о тетрадях в кожаных обложках. Ей хотелось, но…в последний момент она передумала. Все тот же непонятный ей самой страх, ледяной змеей обвивший сердце, едва она заикнулась о дневниках, заставил ее прикусить язык.

Осенний Париж был прекрасен. По мутной, как темное стекло, воде Сены плыли желтые и красные листья. Старики в баскских [4] беретах сидели на набережной с удочками. Остров Сите, с собором Нотр-Дам, окутанный золотой дымкой, был похож на величественный корабль-призрак. Ветер срывал листву со старых каштанов.

Нина вернулась домой в приподнятом настроении. Вечером, когда неугомонная Жаннет улеглась, наконец, спать, мадам Корнилина достала из-под кровати сумку, где она хранила сандаловый ларец. Вместе с тетрадями Артура там лежала еще одна, – та, куда Нина переписывала с трудом разбираемые ею строчки. Их было совсем мало, всего страничка.

Нина зажгла старую бронзовую лампу и принялась за работу. Она надеялась, что дневники откроют ей тайну жизни и смерти Корнилина, происхождение его неправдоподобных, мрачных и одновременно волнующе-прекрасных видений.

Записки художника оказались не совсем такими, как она ожидала. В них не было ничего личного, житейского, ничего, что проливало бы свет на появление «черного человека» или на то, чего Артур боялся и о чем не мог рассказать до конца даже ей, Нине. Это были какие-то обрывочные, часто совершенно не связанные между собой описания людей, символов, образов, наполненные особым, понятным только ему смыслом. Складывалось впечатление, что Корнилин писал то ли проснувшись среди ночи и торопясь перенести на бумагу неясные сны, то ли старался освободиться от преследовавших его галлюцинаций, записывая все, что ему привиделось. Возможно, иногда он был нетрезв, и тогда почерк становился совсем уж неразборчивым. Нина вчитывалась и всматривалась в слова и предложения до ломоты в висках. Часто она просто догадывалась, какое это могло бы быть слово или буква, а иногда ей это не удавалось, несмотря ни на какие усилия. Так что текст, который она старательно записывала в отдельную тетрадь выходил несвязным, но кое-что понять все же было можно.