Я обошёл вокруг них, они не обратили внимания.

А вот та, из-за которой я здесь.

В джинсах, почти не накрашенная, будто поболтать с подругами вышла, а не по делу.

Бёдра широкие, крепкие скулы, светлая крашеная чёлка, наглые глаза, смеётся. Майка выше пупка – заметны несколько растяжек на коже, рожалая.

Она похожа на мою жену.

Я бываю здесь почти каждый день.

Наверное, мне хочется её купить и потом, не знаю, пообщаться… объяснить что-то.

Она говорит с одной из тонколицых – обсуждают какую-то недавнюю историю.

– Я кричу Ахмету: ты сдурел? – белозубо хохочет скуластая. Тонколицая в ответ передвигает по лицу тонкие брови, иногда они становятся почти вертикальными и похожими на дождевых червей. Кажется, что брови тоже сейчас уползут, сначала одна, потом вторая.

– Ахмет мне кричит: да по херу, иди и обслуживай! – заливается скуластая, иногда сдувая чёлку с глаз.

Я подошёл совсем близко и, не сдержав любопытства, заглянул ей в лицо. Она вдруг перевела на меня прямой взгляд и спросила:

– Пойдём?

Мы обошли здание метро и направились в сторону привокзальных киосков. Вслед нам смотрели двое сутенёров, горцы, один молодой, худощавый, другой обрюзгший, лысый, подглазья выдают изношенные почки.

– Тебя как зовут? – спросила она.

Я помолчал, забыв разом все мужские имена.

– А тебя? – сказал наконец.

– Оксана.

Я кивнул тем движением, каким стряхивают пот со лба, когда заняты руки.

– Ты местный? – спросила она; интонация как у старшеклассницы, которая говорит с малолеткой.

– Местный, – ответил малолетка.

– Я тебя видела уже несколько раз, ты всё смотришь. Стесняешься, что ли? Или денег жалко?

Погоняв во рту слюну, я смолчал.

– У тебя обручальное кольцо на руке, – продолжила она спокойно. – Потом домой отправишься, к жене?

– Куда идём, Оксана? – перебил я её.

– Или в комнату отдыха на вокзале, или на квартиру, тут недалеко, – с готовностью откликнулась она. – Ты как?

– Пойдём на квартиру.

У ларьков она остановились и сказала:

– Три тысячи это будет стоить. Можешь сразу деньги дать?

– На.

Я достал скомканную пачку из кармана, отсчитал три купюры.

– Дашь ещё тысячу на обезвреживающий крем?

– Нет, – пожадничал я.

– Ну, как хочешь.

Она нетерпеливо обернулась куда-то внутрь киоска, я посмотрел туда же. Виднелась уставшая продавщица и ряды со спиртным и сигаретами.

– Может, вина купим? – предложила она.

– Я не пью, пошли.

Оксана вдруг быстро вспорхнула в киоск, и тут же у двери, возбуждённо споря, встали двое немолодых горцев.

Я сделал шаг за девушкой, горцы в два толстых живота загородили путь.

– Ну-ка, кыш, – сказал я, слегка толкнув одного в плечо. Они продолжали увлечённо говорить. Я толкнул сильнее. Горец немного сдвинулся. Впрочем, это оказалось необязательным: киоск был со сквозным выходом. Сбежала моя скуластая.

Я вышел на улицу и засмеялся вслух: ну и глупец.

В Ленском вокзале есть дорогое и нелепое кафе, самое место для меня.

Двести граммов прозрачной, два тёмных пива, жюльен, отварные креветки, восемь штук, судя по цене, по пятьдесят рублей каждая.

– А ведь она вернётся сюда, – неожиданно сказал я вслух спустя час. Не пойдёт же она с тремя тысячами домой.

Рассчитался и вышел на улицу. Не очень отсвечивая, добрёл до угла Ленского, как раз чтобы видеть девичью стоянку. Ну, так и знал. Стоит себе, опять смеётся.

Почти бегом я вернулся на вокзал.

В полицейском участке на меня никто внимания не обращал. Вид у полиции был такой, что лучше их вообще не беспокоить.

Я тронул за рукав шедшего к дверям сержанта:

– Слушай, земляк. Меня проститутка нагрела на три штуки. Заберёшь у неё деньги – половину тебе отдам.