– На страхе не вырастишь ничего, кроме ненависти, – покачал головой Дмитрий Алексеевич. – Уже испробовано.

На этот раз Джедиан едва не вспылил.

– Вы считаете себя чистым? – Он скинул ногу, заброшенную на колено, и подался вперед. – Или Воронцова?

– Он спас Колонии. Он создал Конфедерацию. Он дал нам шанс жить…

Глаза Ланге сузились:

– Вы рассуждаете, как догматик! Воронцов – фигура, не отрицаю, но он был столь же подл, жесток и нечистоплотен, как и любой из нас! – Джедиан вдруг откровенно завелся. – Конфедерация построена на костях, но кто об этом помнит?! Никто! Никто не помнит о том, что творил мой двоюродный дед во имя мира и победы над силами Альянса! А ведь он убивал, казнил, предал собственного сына, изменил присяге, он уничтожал целые планеты! Но теперь все поросло былью… Он вдруг стал ЭПОХОЙ, о которой сожалеют. Боль прошла. Умерли те, кто потерял родных. Не осталось живых свидетелей. А наша память всегда страдает избирательностью! Мы помним одно и забываем другое. Но жизнь-то продолжается. И наши враги, как на Земле, так и в других галактических альянсах, развиваются, живут. Двигаются вперед. А вы предлагаете Конфедерации застыть на уровне рыцарства. – Немного поостыв, Джедиан откинулся назад, в мягкие объятия кресла. – То время, когда один крейсер мог решить судьбу цивилизации, к сожалению, или, быть может, к счастью, уже прошло… – Ланге был прирожденным оратором. Прошло несколько секунд, а он уже говорил спокойно, обдуманно и убежденно: – Безвозвратно прошло, генерал. Нас слишком много, мы сложны… каждый год осваивается по несколько планет, человечество растет, и пока вы будете корить одного, нарушившего этические нормы Конфедерации, другой всадит вам нож в спину!

– Значит, конец? Все сызнова? – с какой-то надломленностью в голосе спросил Дорохов, который по-прежнему сидел, сцепив пальцы рук и не поднимая глаз на нового командующего.

– Не сызнова, Дмитрий Алексеевич, – мягко, почти вкрадчиво ответил ему Ланге. – Это прогресс. Другой уровень развития. История не стоит на месте и не терпит пустоты. Пройдут годы, одни нации вымрут, другие разовьются, и я, и вы – все мы превратимся в символы, и наши человеческие страхи, сомнения, убеждения уже не будут никого трогать. Останется лишь главная оценка действий: смог или нет. Удержал мир или сорвал лавину войны… И тут, поверьте, становятся хороши любые средства. Потому что ни одна личная трагедия не может сравниться с трагедией нации или планеты. Единичная судьба, пусть даже сломанная и искалеченная во имя великой цели, никогда не перевесит чашу весов истории!

Джедиан умел убеждать. Дорохов чувствовал, что в душе он не согласен с ним, но не нашелся, что возразить. Просто он был слеплен из иного теста.

– Зачем вы так обстоятельно беседуете со мной, господин командующий? – вновь глухо спросил он. – Мы мыслим в разных направлениях, так не проще ли мне уйти, раз мой век умер, а этические законы чести втоптаны в грязь во имя политики всеобщего сдерживания?!

– Нет, – покачал головой Джедиан, наполняя свой бокал. – Ваша отставка не будет выходом ни для меня лично, ни для Конфедерации, потому что всего должно быть в меру, – назидательно произнес он, – и чести и бесчестья, открытой войны и тайных ударов. Мы не питекантропы с дубинами… И Конфедерация уже не вотчина Воронцова, не Рори, и даже не Стеллар, где держали оборону несколько космических кораблей… наш мир становится слишком сложен. В нем в равной степени есть место и для меня, и для вас. Нужно лишь соприкоснуться в некоторых точках, чтобы возникло единство. Но вы правы, мне не нужны люди, видящие во мне жадного, дорвавшегося до власти преемника адмирала Воронцова и подсовывающие мне штабных демагогов в надежде, что я заскучаю и улечу. Нет, генерал. Такого не будет. Потому что я лучше вашего представляю ценность «Черной луны», а в особенности последней находки.