– Больница? – Я глянул на себя и обнаружил, что лежу в одном белье на топчане, застеленном потертой шкурой.

Шкура непонятной принадлежности, возможно, оленя или косули, белье из тонкого, но ветхого полотна, чистое и сильно застиранное. Обычное мужское нательное белье, чем-то смахивающее на советское армейское, но не на завязках, а на пожелтевших от времени костяных пуговицах.

Попробовал приподняться на локте и тут же поморщился от тупой боли в боку. Не столько сильной, сколько неожиданной. Задрал нательную рубаху и уставился на багровый рубец, идущий с левой стороны груди куда-то под мышку. А это откуда взялось?

Рана уже затянулась, но швы еще не сняли. Аккуратные, мастерски выполненные швы, правда выполненные обычной суровой ниткой.

При всем этом я абсолютно не помнил, где и когда получил рану, не говоря уже о том, как сюда попал. И самое главное, напрочь забыл, кто я такой есть. Попытка вспомнить ничего, кроме головной боли, не принесла.

Немного поколебавшись, сел на топчане. Рана слегка ныла, хотя общее состояние оказалось вполне удовлетворительным. Руки и ноги работали исправно, правда, подрагивали от сильной слабости, а голова слегка кружилась.

А еще я обнаружил, что дико голоден. Но к поискам съестного приступить не успел, потому что внезапно послышался азартный собачий лай, прервавшийся хлестким выстрелом. Собака жалобно взвизгнула, а после второго выстрела окончательно замолкла.

Кто-то расхохотался и бросил фразу на странном, непонятном языке. Ему ответили сразу несколько человек на том же языке, неожиданно опознанном мной как японский.

Открытие трансформировалось в вопрос к самому себе: «Какие, к черту, японцы? Откуда?»

Ответа не нашел, но сознание услужливо подсказало, что слово «японец» тождественно слову «враг» и прямо ассоциируется со смертельной опасностью.

Машинально повел глазами по комнате и наткнулся взглядом на стоявшее в углу оружие, напоминающее собой копье или острогу. С длинным листовидным наконечником, бугристым древком и перекладинкой на плетеной сыромятной веревочке.

– Охотничья медвежья рогатина, – сделал я уверенный вывод. – Сойдет…

Резко встал и сразу же чуть не повалился на пол от сильного головокружения.

– Черт… – Устояв только чудом, я все-таки дотопал до рогатины и ухватился за ее древко обеими руками.

За стенами грохнул очередной взрыв хохота.

Чей-то гнусавый тонкий голос глумливо пропищал:

– Русики девоска, русики девоска, япона хоросый, не надо бояся…

– Да что за?.. – озадачился я и, опираясь на рогатину как на палку, пошел к выходу из комнаты.

Скрипнула дверь. Яркий свет после сумрака комнаты вышиб из глаз слезы, но я все-таки успел рассмотреть во дворе группу солдат в форме мышиного цвета, фуражках с красными околышами и белых гетрах. Винтовки висели у них за плечами, а у одного, видимо, офицера, пояс оттягивали кобура и самурайский меч в ножнах.

Японцы стояли вокруг худенькой стройной девочки лет десяти – двенадцати, сидевшей на коленях на земле. В правой руке девочка держала маленький ножик, а левой прижимала к себе окровавленное тельце маленькой кудлатой собачки.

Как бы странно это ни звучало, она не выглядела испуганной, на смуглом красивом личике и в большущих, слегка раскосых глазах просматривалась только дикая злость.

– Хороси девоска… – Офицер протянул руку, но тут же болезненно вскрикнул и отдернул ее – девочка молниеносно полоснула его по запястью ножиком.

Прозвучала команда на японском, один из солдат пинком опрокинул ребенка, а второй ухватил ее за тоненькие косички и потащил к сараю. Остальные, весело переговариваясь, потопали следом. Меня они не видели, полностью поглощенные забавой.