— Никогда не бери подарки от незнакомых мужчин!
— Но это же просто туфли! — в голосе девочки горечь и обида.
— Этот мужчина может нас погубить, девочка моя! Я бы и сама танцевала, если бы было можно…
— Но почему дома мы могли это делать? Почему здесь нельзя? Что в этом плохого? — девочка шмыгает носом.
— Нас могут найти, узнают, что ты танцуешь, донесут в Ирдион или, ещё хуже, Ассиму, и нас либо сожгут, либо… лучше тебе не знать, милая. Забудь о том, что было дома, здесь так нельзя, теперь всё по-другому.
— Но я не хочу забывать!
Как можно забыть?
Как сапфир золотой оправой, их город обрамлен пустыней. Песок складками жёлтого бархата спускается на побережье и перетекает в лазурный шелк моря. Красный камень мощеных улиц… Терракотовый и белый — дома… Черепица голубых крыш, и их дом — огромный, с мозаичным двором и галереями, с тенистым садом, фонтанами и павлинами, гуляющими меж деревьев. Клумбы цветущих чайных роз, подъездная аллея, обсаженная королевскими пальмами, такими высокими, что, кажется, небо лежит прямо на них. Морская гладь подернута легкой дымкой, и прозрачные шелковые занавеси чуть колышутся от теплого ветра. На столе финики, инжир и мед, и её мать в алом одеянии с золотом учит её танцевать…
— Ты должна забыть, слышишь! — мать трясёт её за плечи, и девочка крепится изо всех сил, чтобы не разрыдаться совсем.
В чём она виновата? Она всего лишь хочет помочь маме всё вернуть.
— Я не могу забыть, мама… Я не могу забыть! — рыдания прорываются сквозь сжатое спазмами горло.
А мать продолжает трясти её сильнее, со словами:
— Проснись, Кэтриона! Да проснись же ты!
— Я не могу забыть! Я не могу забыть!
Она уже кричит, а мать зажимает ей рот рукой, и она вдыхает воздух судорожно и хрипло…
— Тихо, Кэтриона! Тихо! Это просто сон! Не кричи, ты всех перебудишь!
…и внезапно просыпается, чувствуя, что это уже не девочка, а она — Кэтриона, и её кто-то душит в темноте, зажимая рот рукой. И она пытается схватить кинжал, но он далеко, и тогда она вонзается зубами в руку, и тот, кто сжимает её в объятьях, словно в тисках, шипит:
— Демоны Ашша! Да чтоб тебя!
Грань между реальностью и сном так тонка...
Кэтриона судорожно глотает ртом воздух, понимая — это она кричала.
В груди больно.
Тепло. Сумрак. Огарок свечи едва виден за неровными краями кружки и этот кто-то, кто душил её — Рикард. Не душил...
Он держал её, прижав к себе и обхватив руками. Обнимал…
— Отпусти меня! — она уперлась руками ему в грудь, и он разжал объятья. — Ты спятил? Что ты делаешь?
Он толкнул её на подушки.
Её лицо — мокрое от слез, и горло сжал стальной обруч.
Проклятье!
Рикард отошел и плюхнулся в кресло, разглядывая ладонь.
— Что я делаю? Ты металась тут и кричала так, будто тебя убивали! Ты хочешь, чтобы хозяева выгнали нас на улицу посреди ночи? Я всего лишь пытался разбудить тебя, а ты снова меня укусила! Да что с тобой такое?
Она встала с кровати рывком и отошла к маленькому окну у противоположной стены, быстро вытерла ладонями щёки.
Слёзы! Вот же гадство! Не хватало ещё ему этого видеть! Будет теперь измываться над ней! Проклятая шкатулка! Она разобьет её и отправит к тварям в Дэйю! Туда ей и дорога!
Сердце билось где-то в висках. Она вдохнула глубоко, чувствуя, как расслабляется сжавшееся горло. Почему так больно? Почему она не может рассмотреть их лиц?
— Ты узнал что-нибудь? — спросила она, не оборачиваясь.
— Да. И это обойдется тебе в немалую сумму, радость моя, потому что эти ушлые крестьяне ободрали меня, как бобры вербу.
— Уж не сомневаюсь, что ты радостно им поддавался!