[6].

Так все и случилось на самом деле: юная и совершенно потерянная, я бродила по улицам, таская за собой не груз тайн, а всего лишь простой саквояж, да и тот едва не был вырван из моих ослабевших пальцев уличным беспризорником. Я осталась бы ни с чем, если бы не Ирен, обрушившаяся на мальчишку, словно гневная богиня Диана-охотница, а вовсе не как богиня мира, чьим именем была названа[7]. Она прогнала чумазого воришку (правда, сначала сунув ему в ладошку монетку) и настояла на том, чтобы угостить меня чаем (который, как оказалось впоследствии, был для нее почти такой же непозволительной роскошью, как и для меня).

Почти сразу же я поняла, что Ирен Адлер была самозванкой. Впрочем, лучше выразиться помягче: она была начинающей оперной певицей, которая, приехав в Англию из Америки, перебивалась небольшими гонорарами за свои услуги детективному агентству Пинкертона, а также любыми другими средствами, которые позволял добывать ее предприимчивый ум.

К примеру, тот роскошный костюм из шелковой тафты медного цвета и шляпка к нему в тон, так поразившие меня при первой нашей с Ирен встрече, были состряпаны из обносков, купленных за бесценок на уличном рынке. Так будущая примадонна умудрилась составить разношерстный гардероб, подходящий к любой роли, которую она намеревалась играть в зависимости от того или иного случая.

Моя спасительница была не только ограничена в средствах, но также оказалась человеком-хамелеоном, не признающим никаких ограничений порядочного общества. Совсем никаких! Бывало, при необходимости она даже позволяла себе наряжаться в мужской костюм! Хотя она с презрением отвергала самый легкий путь к успеху, по которому так часто следуют начинающие актрисы, – покровительство того или иного богатого воздыхателя, готового обменивать банкноты и драгоценные безделушки на знаки женского внимания, – во всех остальных вопросах Ирен придерживалась пугающе расплывчатых нравственных принципов. Лучше всего этический кодекс моей подруги можно описать любимой детской присказкой «что найду – то мое».

Достаточно быстро мне стало ясно, что Ирен нуждается во мне как в моральном компасе. Конечно, ее расчетливость и умение выживать были полезны такой девушке, как я: воспитанной в тепличных условиях, потерявшей место гувернантки и не сумевшей выжить в жестоком мирке служащих универмага.

Мы делили квартирку в итальянском квартале Лондона, Сефрен-Хилл. В то время я ходила на курсы машинописи, где пыталась приручить механического монстра, захватывающего одну за одной все конторы Лондона. Я стала представительницей нового молодого поколения девушек-машинисток и первой женщиной в истории, принятой на работу в адвокатскую ассоциацию – благодаря Годфри Нортону, адвокату, набравшемуся смелости для введения столь революционного новшества, как пишущая машинка.

Годфри. Мое путешествие в глубины прошлого и мысль о Годфри оказались настолько приятными, что внезапное чувство вины за самодовольство заставило меня вздрогнуть, в результате чего я уколола указательный палец вязальным крючком.

– Вот безобразие!

– Что такое, Нелл? – подала голос Ирен.

Я и не подумала признаться в том, что поняла, насколько мало я скучаю по Годфри – ее мужу и своему прошлому работодателю, человеку, который стал мне почти за брата в этой юдоли слёз.

– Вязальный крючок взбунтовался и решил наказать меня за невнимательность. Ерунда. Даже крови нет.

– Будем надеяться, что ты не уснешь теперь на сто лет в ожидании Прекрасного принца.

– Никогда не могла понять, что Прекрасному принцу так понравилось в лежащей бревном Спящей красавице. – Чувствуя, что поймана на эгоизме, я поспешила покаяться: – Вообще-то я размышляла о том, как дома не хватает Годфри. (То, что лично я этой нехватки совсем не ощущала, подруге было не обязательно знать.)