– Олюшонок, сдуй трибуну, – проворчал Андрей Петрович.

Андрей Петрович, поймав ее на преподавательских интонациях, говорил, что она общается с девочками как со своими студентами, что она изменилась. Ольга Алексеевна обижалась, ей казалось, что то, что по-научному называется «профессиональная деформация», не имеет к ней отношения, что она всегда была такая, как сейчас, словно река – течет, и десять лет назад текла, и двадцать.

– Нет, я пойду, пусик, я, я!.. Пусик, ты что, не слушаешь?! – упрямо начала Алена, и Нина, не проронившая за все это время ни слова, посмотрела на нее сердито – зачем она пристает, неужели не видит?! Неужели не видит, как ему плохо?.. Случилось что-то очень плохое. Бедный, никто его не пожалеет, девочкам от него всегда что-то нужно: внимание, деньги, новые тряпки…

– Алена, давай чуть позже, пусть пусик придет в себя. – Ольга Алексеевна подошла к мужу, прижала его голову к груди, начала поглаживать, медленно массируя голову, шею, привычно тревожно отметив про себя: тяжелый затылок, плотная красная шея, апоплексическое сложение, риск инсульта… – Мы будем в кабинете. Нина, проследи, чтобы девочки нам не мешали.

Конец ознакомительного фрагмента.