Путь наш лежал во вторые посадки, и было нас четверо: я, Лавреша, Лось и Мурый. Кожу моего живота холодили десять больших немытых картошин. Холодок разбегался по всему телу, даже руки были в мурашках. Частью моего задания были именно они, и я его так же, как и Лавреша, успешно исполнил. Утром я сам вызвался помочь отцу достать из погреба солёные помидоры. Он любил их, наверное, больше, чем я мороженое, и лакомился ими каждый день, в отличие от меня, ощущавшего на языке вкус любимого пломбира совсем не часто. Свои любимые помидоры отец засаливал сам. В небольшой дубовой бочке, с хреном, чесноком, смородиновыми листами и ещё какой-то вонючей, как мне казалось, травой. Получались они, на мой вкус, слишком ядрёными. Я больше любил мамины, из трёхлитровых банок. Они были сладенькие.

Погреб наш находился прямо в квартире, под скрывающим лаз коридорным половиком. В нём прятались от вредного для продуктов тепла все наши съестные запасы. Целые батареи маминых закруток выстраивались по всем деревянным полкам, умело изготовленным отцом. В этом же ледяном подземелье хранились и нужные мне клубни. Я заправил майку в трусы и накидал грязные картошины прямо себе за пазуху. Теперь можно было и в строй.

Рядом со мной маршировал Мурый, неся под мышкой завёрнутый в пожелтевший «Строитель коммунизма» красный кирпич. Лось был нашим поставщиком сырья. Мы шли плавить свинец.

А началось всё ещё вчера и совсем уж не грандиозно – с помойки. Мама заставила меня вынести ведро из-под умывальника. И я, с привычной оттяжечкой, чтобы не забрызгать собственные штаны, выплёскивая мерзкое содержимое в большую вонючую яму, вдруг заметил прислонённый к кусту сирени велосипед Лося.

Лося звали Лёха, и жил он в частном секторе, также принадлежавшем Черешенкам. Там тоже были мальчишки. Но с ними у нас складывались странные отношения. Они нас называли бараковскими. Мы же их никак не называли, но интуитивно чувствовали какое-то различие между нами. Обе стороны то пламенно дружили, то как будто ледяной айсберг возникал на границе их кирпичных домов и наших деревянных бараков. На тот момент айсберг был растаявшим, но от него оставалась глубокая лужа, и высыхать она пока никак не хотела.

Первая мысль у меня появилась такая: «Надо по-быстренькому снять у Лося пару катафотов и выкрутить с колёс хотя бы один ниппель». В том, что велосипед принадлежал именно Лосю, я вообще не сомневался. Уж что-что, а какой у кого велик, знали все мальчишки досконально. Целую милицейскую картотеку по велосипедам вмещала в себя голова любого оболтуса: цвет; марка (правда, с марками было тогда негусто); конфигурации рулей, которые выгибали сильно кверху, а то и, наоборот, разгибали почти до горизонтали; количество катафотов; цветная проволока, красиво вплетённая в спицы (особый шик); наличие (или отсутствие) звонка, багажника, крыльев; самодельные мягкие сиденья из дерматина, набитого поролоном; антеннки из калёной проволоки с пластмассовыми розочками на концах. Все бесчисленные приметы были записаны в этой базе данных. Встречались и вовсе уникальные экспонаты, собранные практически из металлолома, но какие были красавцы! У Лося была вся увешанная катафотами, как новогодняя ёлка, взрослая «Десна» тёмно-синего цвета с ядовито-жёлтым передним крылом. Я собирался ей сейчас навредить, ну и Лосю, конечно же. Ведь он забрался в святая святых бараковских – на нашу помойку. Она действительно была для кого-то только помойкой, но не для местных мальчишек. Для нас она была настоящим Клондайком. Время от времени в нашей среде менялись вкусы и увлечения. Точно так же, как и у взрослых. Но, в отличие от них, у нас совершенно отсутствовала покупательная способность. В плане покупок мы могли себе позволить разве что шиш, да и тот без масла. Десять копеек на пирожное в школьном буфете да пара медяков, как бы случайно оставшихся от выуженной из кармана магазинной сдачи – вот и весь наш капитал. Не были мы уже голопузыми малышами, и покупалось нам родителями теперь лишь самое необходимое. Цветные картонные упаковки из магазина «Игрушки» со всякими увлекательными разностями вскрывались в наших квартирах только на Новый год, в дни рождения и когда приезжали издалека родственники. Да, мы не нуждались уже во всяких погремушках и кубиках, но железные модельки автомобилей и сборные макеты самолётов, танков, кораблей, которые нужно было склеивать, нас манили. Пластмассовые автоматы и ружья, револьверы, стреляющие пистонами, наборы солдатиков (краснокожих индейцев и их неизменных врагов – ковбоев в шляпах), настольные игры-бродилки, в которых были вечно теряющиеся, а потому и драгоценнейшие кубики с точками на боках, да и много что ещё будоражило нас и вносило беспокойство в наши неокрепшие умы своей недоступностью. Всему этому приходилось искать хоть отдалённо похожую замену, и мы её находили. В том числе и на черешенской помойке. Жестяные банки из-под консервов для любимейшей игры «Баночки» постоянно гнулись от ударов по ним деревянным битком – приходилось всегда обновлять их. Пустые баллоны от дихлофоса или лака для волос, взлетающие с визжащим звуком высоко в небо от жара костра, который мы разводили в дальней берёзовой роще или в обожаемых нами придорожных посадках (только именно во вторых). С дихлофосным баллоном была забава ещё интереснее. Вся мальчишеская рать моментально прознавала, если где-то черешенские мужики ведут сварочные работы. Тогда она держала ушки на макушке. Надо было не прозевать момент, когда сварщик опорожнял в конце своих дел карбидовый баллон. Уличить момент, когда никто не видит, быстро подбежать и выудить из шипящей лужицы уцелевшие камешки – такой был план у сорванцов. Заветные кусочки сухого карбида бросались в дихлофосный баллон, который перед тем слегка модернизировался. Верхняя его часть, куда вставлялась пластмассовая кнопка-пимпочка, при помощи имеющихся под рукой нехитрых инструментов удалялась. В боку или днище толстым гвоздём пробивалась дырка. Вот и весь незамысловатый тюнинг. Вдогонку к карбиду внутрь летел смачный плевок. Баллон хорошо трясли, заткнув ладонями отсутствующую верхушку и малое отверстие. Потом к маленькой дырке подносился огонь. И – бах!!! Порой бахало очень даже громко. То тут, то там начинали раздаваться знакомые хлопки. И какой-нибудь внимательный человек давно уже выявил такую закономерность: «Пацанята шалят со своими пукалками – значит, в Черешенках кто-то свой мотоцикл подваривал, или калитку, или ещё что-нибудь по хозяйству».