Ошивенский (кончая укладывать чемодан). Труха…

Ошивенская. Хорошо бы еще веревочку…

Ошивенский. Нету больше веревок. Труха.

Ошивенская. И куда это мы теперь денемся? Господи ты Боже мой…

Ошивенский. Прямо в Царство небесное переедем. Там, по крайней мере, не нужно платить вперед за квартиру.

Ошивенская. Страм, Витя, говорить так. Стыд и страм. Помоги-ка этот сундучок запереть.

Ошивенский. Эх, грехи наши тяжкие… Нет уж, – довольно!

Ошивенская. Только ты, Витя, будь осторожен, – когда станешь говорить-то с ним… Сундучок можно пока к стенке.

Ошивенский. К стенке… К стенке… Нет уж, довольно, натерпелись. Всё лучше. И за стенку спасибо.

Ошивенская. Ты его так, больше расспрашивай – что, мол, как, мол…

Ошивенский. И чести не жалко. Довольно. О чем ревешь-то?

Ошивенская. Васиной могилки все равно не найдем. Нет могилки. Хоть всю Россию обшарь…

Ошивенский. Ты лучше посылочку приготовь. Чорт побрал бы эти газеты – так и шуршат под ногами… Я и сам сейчас зареву. Брось, Женя…

Ошивенская. Не верю я ему. Такой и украсть может.

Ошивенский (селу стола). Чепуху мелешь; не в том дело. И зачем халву посылаешь, – тоже неизвестно.

Ошивенская. Да халва – это так. Главное, чтобы материю довез…

Ошивенский. А вот где денег взять, чтобы с хозяйкой разделаться, – ты вот что скажи мне! (На слове «денег» сильно бьет ладонью по столу.) Крик ее попуга<и>чий так мне все и слышится…

Ошивенская. Еще бы веревочку…

Стук в дверь, входит Марианна.

Она в скромном темном костюме, словно в трауре.

Ошивенский (без энтузиазма). А, добро пожаловать…

Марианна. Простите… вы укладываетесь… я вам помешаю…

Ошивенская. Входите, голубушка, ничего, мы уже кончили.

Марианна. Да… Если можно…

Ошивенский. Погребок-то мой помните? А? Хороший был погребок, а? Проходящие ноги, а? Вот и допрыгались. Четвертым классом к праотцам.

Ошивенская. Бледная вы какая. Голубушка, да что с вами? Лица на вас нет.

Марианна. Ах, не надо так на меня смотреть. Пожалуйста, не надо.

Ошивенский (встает). Ну, Женя, благослови. Пойду с хозяйкой разговоры разговари<ва>ть. Может быть, сжалится.

Ошивенская. Иди, иди. Мы здесь с Марианночкой чайку попьем. Ах, забыла я – простите – посуда-то вся уложена. (Ошивенскийушел.)

Марианна. Евгенья Васильевна, со мной случилось несчастье.

Ошивенская. То-то я смотрю, душенька, вы такая вялая, тихая, узнать нельзя.

Марианна. Да, большое несчастье. Я только что была на первом представлении.

Ошивенская. Какое такое представленье, душенька?

Марианна. Ах, вы же знаете. Я играла для кинематографа. И вот вчера в первый раз показывали фильм.

Ошивенская. Так какое же несчастье? Пожар, что ли, был?

Марианна. Да, пожар. У меня все сгорело: мои мечты, моя вера в себя, моя жизнь. Полный банкрот.

Ошивенская. А я как раз хотела вас кое о чем попросить, моя дорогая. Но это после, после. Говорите.

Марианна. Я увидела себя на экране. Это было чудовищно. Я так ждала минуты, когда увижу себя, и вот дождалась. Сплошной ужас. В одном месте, например, я лежу плашмя на диване и потом встаю. И вот пока снимали, мне казалось, что я такая легкая, такая живая. А тут… Евгения Васильевна, я встала, простите, задом, – выпятила зад и грузно повернулась. И все было в таком же духе. Жесты фальшивые, убийственные. А тут эта гадина, Пиа Мора, плывет, как лебедь. Стыдно…

Ошивенская. Не беда, голубушка. Вот посмотрели бы вы, как я выхожу на паспортных карточках. Бог знает, какая морда.

Марианна. И это еще цветочки: фильм показывали только своим. Но теперь он пойдет по Берлину, а потом по всему миру, и вместе с ним мои дурацкие жесты, мои гримасы, моя невероятная походка…