– Смотрите, какой вы наделали переполох в нашем курятнике! – шепчет Алена. – Есть в вас такая… пронзительность. Вы настоящий. Расскажите мне что-нибудь. О себе не хотите, так о коллегах рассказывайте. Мне интересно все: как они ходят, как говорят…

– Тети такие. Обоего пола, – рассеянно произносит он.

– Замечательно! По когтю узнают льва. Если б вы написали пьесу…

– Я не пишу пьес, – он все же вовлекся с ней в диалог.

Алена удивлена: как так?

– Копыто, по-видимому, не раздвоено. – Слышит Кира его или нет?

– Такую пьесу, – Алена точно уже не слышит, – что я пришла на прием, а вы меня смотрите, трогаете, вы, врачи, ведь чувствуете руками, да? – Алена кажется почти раздетой, хотя и расстегнула-то одну пуговицу. – И, потрогав, спрашиваете между прочим: а у вас была онкология? Я отвечаю: не было. Почему? Почему вы спросили? А вы говорите: да, в общем, так, ничего… И пальцами по столу барабаните. Погодите, вы должны объяснить! И вы голосом, каким разговаривали с Анастасией Георгиевной, произносите: полноте, уверяю вас… А я выхожу и гляжу… На листочки, на домики… Но уже по-другому, иначе, чем глядела на них перед тем, как побывала у вас.

Он на минуту поддался обаянию ее игры, не больше того, нет-нет. Только что это за вопрос – “онкология”? Так не спрашивают.

– Научите, как. – И тут же обращает его внимание на Кирилла, на жениха.

Тот поставил на стол автобус, не утерпел, говорит что-то Миле ласково.

– Кирилл никогда не берет такси. Не курит, не тратится ни на что лишнее, – шепчет Алена, как она умудрилась про все про это узнать? – Скажите, доктор, можно любить мужчину, который не тратится ни на что? Я б не смогла.

Период его увлечения театром заканчивается.

– Любовь, доктор, любовь внезапная – самостоятельна, прихотлива… В ней читается чужая воля… Влечение, неотвратимое и таинственное. Это загадка, почему мы хотим – его, ее. Но безошибочно определяем… организмом, кого хотим, вы согласны со мной? Я, видите ли, ортодоксальна, – Алена заканчивает тоном последней искренности, – но не замужем.

Кто-то должен ему помочь. Кира поглощена изучением пирожного, Сому тоже не до него. Петя, Петечка, осветитель. Плохо стоит на ногах и речью владеет неважно. Требуется консультация: каждый день раскалывается голова.

– Такое чувство, что мозгу в ней не хватает места.

И шум в голове? – И шум.

– Шум трения мыслей. – Эмиль говорит чуть громче, чем следует. Быстро он обучился актерскому мастерству.

– Издеваешься, доктор? – Петя берет его за руку, заглядывает в глаза. А руки у Пети сильные. – Выпендриваешься перед… – кивает в сторону Киры.

– Может, немного. Прости.

– Это ничего, это мы можем понять. – Петя меняет местами его тарелки-рюмки с Алениными, кажется, даже шлепает ее под зад – со мной пошли! – и объявляет: – Прошу поднять бокалы за родителей нашей Милы.

Гости уже с трудом отрываются каждый от своей еды, болтовни.

А Петя истошно орет:

– Горько! Го-о-орько!

Как же, при всех?.. Эмиль смотрит на Киру, подходит к ней.

– Горько!!! – не унимается Петя.

Поцелуй выходит формальным. Но на душе у Эмиля не то что лучше, а просто совсем хорошо. Хотя и слов еще за сегодня между ними не было сказано. Когда он только вошел, неподалеку от нее сел, она улыбнулась, кивнула, но всего-то и произнесла: “О, привет”.

А ведь может выйти и так, что они поговорят, посидят и останется все на уровне прикосновений, запахов, переглядываний, случайных фраз, одного диетического поцелуя…

– Ты присмирел, – теперь говорит она.

– Постарел?

– Нет, именно присмирел. Меньше стало мальчишества.