– Не беспокойтесь, мой капитан. Здесь вы в безопасности. Никто не станет искать короля Наварры в борделе мамаши Жозефины. К тому же здесь поблизости – дюжина гасконцев, готовых удавить самого Папу Римского кишками Лютера – лишь бы не дать вас в обиду. Так что набирайтесь сил, а там – глядишь, шум поуляжется.

При этих словах в комнату вошла давешняя подружка моего лейтенанта, неся в руках ароматно пахнущую, объемистую кружку, над которой поднимался густой пар.

– Эй, Мано! Что ж ты, сукин сын, заговариваешь своего приятеля! Хочешь, чтобы у него случилась головная лихорадка, чтоб мозги у него закипели? Иди-ка лучше вниз, выставь за двери одного пьяного наглеца. Он решил, что может получить здесь кое-что без монет. Так покажи ему, что именно! А вы, сударь, выпейте этот бульон, вам он сейчас весьма кстати.

День ото дня мне становилось все лучше. Матушка Жозефина, хозяйка борделя на улице Пон-Вьё, лет пятнадцать тому назад начинала свою карьеру, следуя маркитанткой за королевским полком, и, как видно, знала толк не только в высоком искусстве любви, но и в грубой науке врачевания. Все, что касалось ран, ушибов, переломов, ожогов – словом, всего того, с чем приходится сталкиваться в военном лагере после боя, – было для нее делом привычным и обыденным. Травяные настои, примочки, наваристые куриные бульоны восстанавливали мои силы буквально на глазах.

Память по-прежнему возвращалась кусками, порождая порой ярчайшие картины событий, свидетелем которых я никак не мог быть. Я не мог освобождать из английского плена Жанну д’Арк, но точно помнил ее лицо и голос. Помнил сражения, отгремевшие сотни лет тому назад. Я никак не мог странствовать в Святой земле, отвоевывая у неверных Гроб Господень, но перед глазами моими частенько вставал образ императора, вещающего что-то толпе замерших прелатов у разверстых ворот Иерусалимского храма.

Быть может, моя бессмертная душа, как утверждали некоторые ученые мужи, не попадала в чистилище после смерти, а странствовала? И по сей день странствует, переселяясь из тела в тело? Таким образом я вижу прежние свои жизни. Но я не мог вспомнить ни имен ученых богословов, говоривших о таком вот переселении душ, ни, что хуже всего, своей роли во всех тех историях, которые мне порой виделись. А еще иногда в моем возбужденном мозгу всплывали видения уж совсем странные: я видел людей, летящих в небе на больших белых парусах, железные кареты с пушками, много более совершенными, чем наши. А еще в памяти воскресали образы людей в перьях, слушающих седовласого оратора с посохом, вокруг которого обвилась огромная змея.

Эти странные воспоминания изводили меня не хуже, чем голос дю Лиса, время от времени требовавший активизировать какую-то связь, настаивавший, чтобы я не предпринимал ничего необдуманного, и утверждавший, что он все равно найдет меня.

Вначале я пытался делиться своими странными ощущениями с верным де Батцем, но они доводили моего друга до такого суеверного ужаса, что я почел за лучшее держать свои беды при себе.

Однако время шло, и оставаться в гостях у Жозефины становилось небезопасно. Имевшееся в наличии золото подходило к концу, и единственным способом пополнить его запас была продажа прихваченных во дворце драгоценностей. Как говорится, война сама себя кормит. Но сколько ни дали бы за них ростовщики – шанс, что деньги не пойдут впрок, был более чем высок. Ищейки Паучихи шастали по Парижу, точно тараканы по столу с объедками, выискивая тех, кого можно было покарать, свалив на их головы всю вину за произошедшее. Я в этом списке стоял первым. Уже были повешены мсье де Ту, обезглавлен родственник Гизов, их ярый сторонник и активный участник «Парижского мятежа» герцог Омальский и несколько десятков вельмож рангом пониже. Уже бежал из Парижа Генрих де Гиз, и его роскошный особняк в квартале Маре был передан в казну, как и имущество его братьев, найденное в столице и ее окрестностях.