Она всегда и всем заваривала одни и те же травы, но чай всегда и у всех получался разным. Кто-то уверял, что пьёт липовый чай, а кто-то – успокоительный луговой сбор с мёдом. Кто-то чувствовал вкус сливочной земляники, кто-то – корицы, смородины или малины, а кому-то и вовсе мерещилась капля крепкой вишнёвой настойки.

Матушка же на все расспросы лишь улыбалась и качала головой.

– Вы приходите сюда не только за чаем, но и за тайной. И за капелькой чуда в травяном отваре, – говаривала она. – Так позвольте же им остаться тайной и чудом. И сделать вашу жизнь на капельку интересней, удивительней и волшебней. Правда убьёт чудо. Отравит скукой. Неужели унылая истина важнее чудесной тайны?

И большинство соглашалось – нет, не важнее, чудо приятней. К тому же чай подстраивался под желания и самочувствие посетителя. И успокаивал злого, и подбадривал унылого, и наводил на нужные мысли думающего, и лечил мелкую хворь вроде головной боли или прихватившего живота.

Однако находились и неуёмные. Но матушка Шанэ всегда встречала и провожала их неизменной добродушной улыбкой и пожеланиями всяческих приятностей, строго храня свои секреты – и древние секреты своего рода.

Стрелки часов ползли к полуночи. Матушка допила чай, откинулась на спинку кресла и погрузилась в приятную дремоту. Конечно, надобно перебраться в постель... но у очага спится слаще. И кота тревожить неохота. И...

Треньк!

Матушка открыла глаза. Кот поднял голову и зашипел. Началось... Лето было таким спокойным, а вот осень... Осень будит в людях разное. Одних ведёт домой, к теплу и свету, напоминая о важности семьи и святости родного очага. А других, напротив, гонит из дому – в сырую тьму. И толкает на преступления.

Треньк-треньк!

Она осторожно встала, уложила кота в кресло и поспешила вниз, прежде прихватив с углового столика светлое одеяло и полный, всегда горячий чайник.

***

За столиком со свечой сидел одинокий и несчастный, мокрый насквозь парнишка. Он грустно смотрел на голубой огонёк, шевеля посиневшими губами, но не произнося ни звука.

– Эк тебя угораздило-то, сынок, – посочувствовала матушка Шанэ, плечом закрывая дверь. – Осень-то едва наступила, а ты – уже...

Парень вздрогнул и съёжился. Невысокий, сутулый, большеглазый. Мокрые отросшие волосы облепили впалые щёки. Но выбрит тщательно, отметила матушка. И руки чистые, и ногти. И одет небогато, но опрятно – светлая рубаха, тёмные штаны, вышитая тёплая безрукавка, кожаный пояс, новые ботинки. Следит за собой, насколько денег хватает.

– Чайку? – она поставила на стол чайник.

Посетитель снова вздрогнул и вытаращился на матушку.

– Чего смотришь как на привидение? – она улыбнулась. – Призрак-то здесь не я. А ты.

Парень посмотрел на свои руки – дрожащие, мерцающие голубым – и с молчаливой мольбой уставился на матушку Шанэ.

– На-ка, – она набросила на плечи парня одеяло, – укутайся. Согрейся. Можно-можно, не дёргайся. Ты же сидишь на стуле, не проваливаешься? Это мои чары, сынок. Особые семейные заклятья. Очень древние. Моя семья издавна общается с ребятами вроде тебя. Мы знаем, что с вами делать. Кутайся, говорю. Грейся. Сейчас чашку принесу.

Матушка вернулась к двери – там же, в коридорчике у лестницы, прятались полки с чашками, блюдцами и вкусностями. Подсластить горе – это обязательно.

Призрачный парень согрелся быстро. С одежды перестала течь вода, волосы завились в кудри, плечи расслабились. Матушка Шанэ принесла чашки и тарелку с пирожными, разлила чай.

– Угощайся, сынок. И не говори про деньги. Не надо. Ешь, пей, успокаивайся. А после захочешь – расскажешь, не захочешь – промолчишь. О том, что тебя убили, я и сама знаю.