Хотелось придумать ей что-то красивое, необычное, скорей всего, какой-то общий план, ведь так трудно было найти лицо, похожее на ее.

И вдруг мне подарили альбом Альфонса Мухи! Не помню, кто и когда, но это случилось незадолго до прихода Эдиты Станиславовны. Я открыла его без особой надежды, но вдруг попала в совершенно волшебный мир невероятно красивых дев, обвитых, словно щупальцами, длинными золотистыми волосами, струящимися по телу, одетыми в невиданные, богато украшенные одежды, какие можно встретить только в сказках.

Мне понравилось буквально всё! И его задумчивые сезонные девушки – времена года, сидящие в жеманных позах на фоне природы, и прозаичные славянские типы, и барышни с рекламных плакатов, зовущие покурить новый сорт сигарет или выпить абсент.

А эта странная привязанность Мухи к Саре Бернар! Он рисовал афиши ко многим ее спектаклям, тщательно выписывая лицо, обрамленное оживающими волосами, и взгляд, вечно устремленный куда-то вверх.

Начал писать для нее афиши со спектакля «Жисмонда». Сходил на представление, восхитился потрясающей игрой уже немолодой актрисы – ей тогда было пятьдесят – и написал афишу так, как посчитал нужным, – в узком вертикальном формате, на золотом мозаичном фоне, в длинных монументальных ниспадающих одеждах, с пальмовым листом в руке – просто святая, и всё тут. Показал рисунок Саре Бернар, и ей такое почитание и поклонение очень понравились, а как могло быть иначе? Тем более возраст на плакате совершенно не был виден, а это ли для актрисы не главное? Весь Париж пестрел афишами «Жисмонды», и публика была в восхищении. Люди срывали их со стен, чтобы повесить у себя дома для красоты, а Сара Бернар заказала дополнительный тираж и пожелала познакомиться с начинающим художником лично. Поговорив с ним, поняла, что он – часть ее успеха, поскольку спектакль начинается с афиши, а афиши Мухи – более чем шикарное начало. Вот она и решила прибрать его к рукам и заключила с ним контракт на шесть лет, по которому Альфонс создавал плакаты, костюмы и декорации к спектаклям, став таким образом главным художником театра.

Вот этот образ из «Жисмонды» я и присмотрела для Эдиты Станиславовны. Мне показалось, что эта величавость, благородство, порода и красота как нельзя лучше подходят Пьехе.

Через родительских друзей узнала еще много потрясающе интересного народа. Иосиф Давыдович Кобзон как-то на своем юбилейном концерте в давно снесенном концертном зале «Россия» познакомил меня в антракте с вальяжным мужчиной очень благородного вида, который все время улыбался. Шикарный серый костюм, дорогой красный галстук, белый накрахмаленный платок в нагрудном кармашке, тяжелые золотые запонки. И к этому представительному виду безумно хитрые молодые глаза. Это был художник Зураб Церетели.

С тех пор мы часто виделись, с удовольствием узнавая друг друга за кулисами во время торжеств, – и всегда он освещался своей замечательной улыбкой, словно очень рад был меня видеть! Он абсолютно трудоголического склада человек, он не может простаивать (или просиживать) без дела – должен рисовать, и всё тут! Подглядела однажды, как он рисовал на салфетке во время какого-то банкета. Сидит, все вокруг едят, а он рисует что-то своей массивной золотой ручкой и улыбается…

Он живет в своих картинах. Они густо-густо висят у него дома, так густо, что не всегда можно понять, какого цвета сами стены. В основном на картинах подсолнухи, могучие, яркие, плодоносные, очень похожие на него самого.

Несколько раз снимала Зураба Константиновича для проекта «Частная коллекция». Первый раз пришел, огляделся задумчиво и сказал мне, улыбнувшись: «Какая же ты красивая, вах!»