Ничего ж себе!

На всю страну экзаменационных палат – восемь и четыре, по числу областей. И отдельно – столичная, самая главная. В каждой палате – восемь экзаменаторов. Вот и посчитайте, много ли их всего. Чтобы стать одним из них, и то нужно блистательное образование. А чтобы попасть в столичную палату, да еще и третьим из восьми, этого мало – нужен не менее блистательный талант. А чтобы добиться такого годам к тридцати – навряд ли брат сильно старше Светлячка – мало и этого. Нужен невероятный, каторжный труд. Даже для тех, кого самолучшие учителя пестовали с малых лет, кому грамоту преподносили, как говорится, на нефритовом подносике и вкладывали в ротик золотой ложкой – только учись, детка! – труд почти непосильный. А уж для вчерашнего крестьянина годков этак под двадцать…

Как же должен был учиться этот парень!

Кто-то, а Храмовая Собака знал, что такое учиться сверх сил. Днем свою смену в страже отшагал, пару часов поспал – и за книги да за кисти. Ночами, бывало, так в сон клонит – хоть за волосы себя привязывай, чтобы мордой в тушечницу не рухнуть. На свечи денег недостает? Ну так зимой лунная ночь от снега светла, а летняя темнота коротка. Опять же можно летом светляков наловить – всяко лучше дешевых свеч, в которых к вощанке пес знает что подмешано. Шан отлично помнил первое переписанное им без ошибок стихотворение – как и другие выходцы из низов, рвущиеся к учебе, он твердил его наизусть, чтобы воля не слабела:

За первым четверостишием память услужливо вела второе, третье… но Шану не было до них дела. Потому что он понял.

– Скажите, – дрогнувшим голосом спросил он, – Лао Левша… который поэт…

– Верно, – ничуть не удивилась Дама Тайэ. – Это мой брат.

Лао Левша.

Третий Экзаменатор столичной палаты.

Не диво, что сестра им так гордится – есть чем, право. Но еще до того, как сделаться важным должностным лицом, крестьянский парень-калека стал поэтом. Его стихами зачитывались, их ждали, переписывали друг у друга, заучивали – и кто бы мог подумать, что любимые всеми строки сложил тот, кто грамотен с позавчера! Сестра заслуженно гордится таким братом – но и брат гордится сестрой. Только сейчас Шан понял без тени сомения давно знакомые ему стихи. Вовсе не светлячка поминал в них Левша, не насекомое, своим фонариком озарившего ночную тьму над письменным столом! Сестра, продавшая себя в челядинки, чтобы он мог учиться – вот кто осветил ему книгу! Вот это о ком… о чем…

Комок в горле мешал не то, что говорить – вздохнуть.

– Он сразу начал сочинять стихи, едва ли не раньше, чем полностью уставное письмо выучил. Когда он свой первый экзамен сдавать собирался, мне и слова не сказал – только когда уже сдал, пришел. И мы праздновали… так они с Соколом всю ночь до утра стихи сочиняли. – Улыбка Дамы Тайэ была полна бесконечной нежности. – И на заданную тему, и на заданные рифмы, и просто так – по-всякому, а потом мне читали по очереди, чтобы я не знала, где – чье, а угадывала…

Родное, памятное, потаенное – и безмерно дорогое. То, что предназначено только для самых-самых близких.

– Сейчас-то его стихи все знают. Они его, можно сказать, и сосватали. Не всем девушкам нужен стройный стан или крепкое тело. Некоторым ума и таланта довольно. Родители рады были без памяти. Они с ним живут, в невестке души не чают…

– Зачем вы мне все это рассказываете? – очень тихо спросил Шан.

Едва вопрос сорвался с его губ, едва отзвучал, как Шан и сам понял ответ. Собственно, мог бы и раньше сообразить. Когда случается несчастье, люди нередко ищут прибежище в прошлом – и им все равно, кто перед ними, с кем они говорят. Он не сразу догадался – потому что Даме Тайэ было не все равно, и в прошлом она не пряталась. О нет! Она его вызывала могучим усилием сердца. Радость и боль, нежность и печаль, улыбка и грусть, любовь и память – все это было лишь нитями, которые она свивала в единый канат воли, и этим канатом она тащила прошлое в день сегодняшний, тянула его из темной воды времени – точь-в-точь как рыбак тянет и вываживает огромную хитрую щуку. Дама Тайэ не уходила в минувшее счастье – она призывала его встать на страже настоящего непобедимым оберегом. Защитить мужа, заслонить от смерти, вернуть с грани. Говорить о прошлом – говорить, говорить! И не с кем попало. Тут не любой собеседник годится. Свидетель былого не годится – он сам был там и тогда, он видел все это, он знает, он тоже – часть этого прошлого. Недаром Кошка сидит молча – она и сама из тех счастливых дней. Нет, чтобы закрепить канат на причальной бухте, ею должен стать посторонний. Закрепить, захлестнуть, стянуть нерасторжимым узлом – и прошлому будет просто некуда деться!