– Хотел, чтобы ты знал, – очень просто ответил Лисий След, – что я тебе верю.

И Ночной Ветер рухнул, обняв колени человека, ставшего ему когда-то отцом… нет – больше, чем отцом.

Когда в сыскную управу ворвался перепуганный здоровяк с известием об утопленнике с проломленной головой, сыщик Шан изо всех сил старался отказаться от великой чести, которая ему и даром не нужна, и даже с приплатой. Наверняка напрасно – но ведь попытаться-то стоит. Вдруг хотя бы на этот раз получится? Может, если бы Най хоть словечко вставил, вдвоем бы им удалось – но нет, треклятый парень молчит, словно в рот воды набрал, даром что напарник! Можно подумать, ему все равно. Вот навяжут им обоим очередного лончака, живо вспомнит, сладки ли незрелые сливы!

Лончаков Шан откровенно не любил.

Хотя, если вдуматься – а кто их любит?

Ученик, подмастерье – дело нужное, кто бы спорил. Конечно, и ученики попадаются всякие. Бывают и ленивые, и вороватые, и тупые, и любители прикладываться к хмельному… одним словом, всякие. Но любой ученик знает главное: он пока еще ничему не обучен и ничего не умеет. На то он к наставнику и пришел, чтобы учиться, а не нос задирать. Ну, а опытный мастер и сам ремесло знает. Но лончак! Но вчерашний подмастерье, только-только прошедший выучку и оттого возомнивший, что он уже все знает и умеет! Этакая радостная розовощекая самоуверенность. На то лончаку и дан год работы под присмотром, чтобы понял – не скакун он еще покуда, а жеребенок-годовичок. Но пока не поймет, пока не обзаведется хоть каким-то опытом, хуже нет, чем эту нахальную брыкливую скотинку на корде гонять. Занятие это, конечно, почетное – кому попало под присмотр лончака не доверят – но уж лучше восемь духов неудачи в дом, чем один лончак под твою руку. Мороки меньше.

Лончаков Шан не любил, и они платили ему полной взаимностью. При первой же возможности, едва только от обязанности опекунов освобождался кто-то еще, лончаки слезно молили перевести их от Шана и Ная к другим напарникам. Начальник управы неизменно соглашался на их просьбы – а потом, спустя самое малое время, озадачивал Шана очередным свежеиспеченным лончаком. Возможно, потому, что вырвавшись из-под сурового присмотра Шана, у других опекунов эти юные умники ходили тихо, глядели смирно, а главное, учились охотно – паиньки, да и только! А ведь ни Шан, ни Най ничего плохого им никогда не делали. Но и потакать самоуверенной бестолочи нужным Шан не считал.

И вот вам, напарники, очередной лончак, извольте радоваться. Молодой да зеленый, ни дать, ни взять – крапива весенняя.

Новый лончак не понравился Шану даже больше обычного. Совсем еще сопляк. И кто его только в таких годах из ученичества выпустил? Тело, еще не успевшее толком избыть недавнюю подростковую угловатость, лихая челка, глаза с озорным прищуром. Даже прозвание у этого юнца несерьезное – Воробей. Тье Воробей. Ну, и куда это годится?

Впрочем не Шану прозваниями считаться. Тому, кто с детства был единодушно наречен Храмовой Собакой, лучше бы о таких вещах и не заговаривать.

Подумав ненароком о своем нескладном, как и он сам, прозвании, Шан досадливо засопел, сбился и поневоле замолк, собираясь с мыслями.

Тут-то в управу и вбежал с воплем: «Там! Убили! Утопили! По голове!» – заполошный крепыш.

Начальник управы просиял.

– Вот вам и работа, всем троим.

И Шан с отвращением понял, что отказаться от высокой чести опекать лончака ему и на сей раз не удалось.

Все, что он мог – принять задание, поклониться и вместе с напарником, прихватив с собой лончака, отправиться вслед за всклокоченным вестником убийства.