Убив Гринберга, неизвестный снайпер взял его винтовку – с комбинацией ночного и оптического прицела – и начал стрелять. Никто не ожидал огня со своей же позиции. Если бы не отряд УЧК – и он бы лег...

Неизвестного, которого он застрелил – перевернули, раздели по пояс. Усиленная рота UCK держала периметр.

Неизвестный был худым, жилистым, метр семьдесят, не больше, ростом. Следы ранений – шрамы на груди, на плече, было заметно, что человек воевал и не раз попадал в полевой госпиталь.

На плече была татуировка – парашют, короткоствольный автомат Калашникова на фоне строп и надпись на русском «ДМБ-88».

Командир отряда УЧК – бородатый, нервный, жилистый – рассмотрел татуировку, потом встал и плюнул мертвецу в лицо. Это было командой для остальных – телохранители командира бросились на мертвого, как по команде, принялись с остервенением пинать тело неизвестного, выплевывая сквозь зубы злобные ругательства.

– Что происходит? – спросил Нули через переводчика, худощавого, чисто выбритого парнишку, учившегося в Тиране и понимающего английский язык, – такие были в каждом отряде, они должны были по наступлении D-day[17] передавать разведывательную информацию в штаб группировки вторжения и наводить на сербов натовские авиаудары и артиллерийские удары, работая за передовых корректировщиков огня.

– Командир Абдул говорит, что вам повезло, что вы убили этого негодяя, – перевел парнишка слова командира, – этот негодяй русский, он приехал на албанскую землю, чтобы убивать албанцев, он из сербской специальной полиции. Он снайпер, и на его руках кровь сотен албанских воинов. Командир говорит, сначала он сомневался, что вы друг Хашима, несмотря на фотографию, которую вы показали. Но теперь, когда вы убили этого русского негодяя, он верит, что вы из спецотряда Хашима, и ждет ваших приказаний.

Два-два-три – и потом длинный. Это был их позывной в сети, которым они предваряли сообщения об обстановке, передаваемые в штаб. Русский снайпер, вероятно, их запомнил. И Нули их запомнил. Навсегда.

С Мартинсоном они начали работать в паре – единственные, кто остался в живых из группы. И работали. До Украины...

В прицеле снайперской винтовки были дети. Просто – дети, замурзанные, грязные, но вооруженные, причем вооруженные автоматами и даже пулеметом. Если читать полевой устав по противоповстанческим и партизанским операциям, этих детей надо было как-то разоружить и отправить в лагерь для реабилитации – о том, как это сделать, спросите сержанта Натаниэля Чапмана[18]. Если жить не по уставу, а так, чтобы выжить – то детей нужно было немедленно застрелить и скрыть следы – потому что они в американцев выстрелить не преминут, будь у них такая возможность, а если не скрыть тела – будет суд военного трибунала. Странник не стал делать ни того, ни другого – у него не было ни времени, ни желания разоружать этих «детей-солдат»[19], и он еще не свихнулся до того, чтобы стрелять по детям.

Пусть идут...

То, что он делал, напоминало скрадывание хищного, опасного зверя. У него было преимущество перед русским... русский имел здесь какую-то задачу, задачу по уничтожению противников, и поэтому он вынужден был раскрываться, выполняя ее – а у него самого не было никакой задачи, кроме уничтожения русского снайпера. Сейчас он двигался большими кругами в том направлении, в котором, по его предположению, находился снайпер – он засек активность румын и, хотя он не понимал румынский, понял, что что-то произошло. Когда он найдет след, он пойдет по нему, и русскому конец. Или – конец наступит ему самому.