Сколько бы ни мучила себя, события той давней ночи представали размытыми кляксами, словно кто-то окунул в воду холст со свежей акварелью. Цвета, образы, звуки — на полотне воспоминаний всё смешалось. Помню только, что гуляли по крыше многоэтажки. Потом поссорились из-за ерунды, я разозлилась. А ведь знала, что злиться нельзя, уже тогда знала. Ещё с детства так бывало — если злюсь, с людьми плохое случается. Вот и тут случилось. А что именно — не знаю. Не помню… Кажется, Алек с крыши едва не упал, но до деталей, хоть убей, не додуматься. Точно стёркой по памяти провели.

Может, вот она, моя суперспособность — злиться... и людей от себя отталкивать? Если так, то я самый большой неудачник во вселенной.

До ушей донёсся нарастающий гул голосов, двери аудитории распахнулись, и в коридор вывалила толпа сонных студентов. Профессор совсем их уморил. В воздухе разлился медовый аромат. Алек. Через пару секунд я его увидела, и сердце, точно по команде, сделав кульбит, забилось чаще.

Алек шёл в обнимку с какой-то Енотихой и весело болтал со своим долговязым другом — раздолбаем, прогульщиком и любителем травки, верблюдом Ромой…

Я уже было двинулась к ним, когда Алек вдруг заметил меня. Я несмело помахала. Перемена на лице Алека походила на смену дня и ночи. Глаза потемнели, губы скривились, словно от зубной боли. Он что-то тихо сказал друзьям. Те, кинув на меня любопытные взгляды, кивнули и направились к выходу, а он торопливо зашагал ко мне. Мои и без того слабые надежды на разговор скукожились под пристальным взглядом Пса.

— Слушай, Тина… Чего тебе опять нужно? — раздражённо рыкнул Алек, беря меня за плечо и, точно надоедливого ребёнка, отводя в конец коридора. Туда, где никто не мог нас услышать. — Заняться больше нечем, кроме как путаться у меня под ногами? — его взгляд переместился мне за спину, куда-то выше моей макушки.

— Куда ты смотришь? — не удержалась я, оборачиваясь. Но за спиной было пусто. Никого…

Алек отошёл на полшага, скрестил руки, сказал медленно и чётко, точно вбивая гвозди:

— Давай-ка договоримся, что ты меня оставишь в покое, ладно? Я уже устал тебе намекать на это. Вроде же не дура? Поэтому просто скажи, что поняла, и давай разойдёмся.

Он был взбешён, как может быть взбешён пёс, которого надёргали за хвост надоедливые дети. Но ещё я видела отпечаток страха за сведёнными бровями, боль за сжатыми кулаками, отчаяние за напрягшимися плечами. Взгляд его карих глаз то и дело прыгал куда-то мне за спину, словно даже смотреть на меня ему было противно. Стоять рядом — неприятно. Говорить — мерзко.

Почему он так со мной? За что? И зачем я продолжаю этого человека любить? Вот бы вырвать больное сердце да заменить на новое, чистенькое. Но нет, стою тут, чувствуя себя медузой на песке, в которую тыкают палкой, чтобы она побыстрее издохла. И ничего не могу поделать!

Лиса не шевелилась, словно боясь сделать хуже.

— Мне нужна помощь, и... кроме тебя не к кому обратиться, — прошептала я в отчаянии.

— Что ты там бубнишь?

— ... насчёт вчерашнего, — громче сказала я. — Почему ты назвал меня “Лисицей”?

Алек скривился, точно ему наступили на больную мозоль. Оглянулся, пошарил взглядом в опустевшем коридоре, обеспокоенно потёр лоб:

— Тина, если это то, о чём я думаю, то мой тебе совет — ни с кем не говори о своих странностях. Никто не должен знать, понимаешь? Ты привыкнешь. Просто живи, как жила.

— Ты тоже...

— Ни с кем Не Обсуждай. Даже Со Мной, — отчеканил он. — Мне проблемы не нужны. Тем более чужие.

— Но подожди! Объясни мне… мы же друзья.