С этим он и прошел через зал, где шла подготовка к ужину, в примыкающую комнату, которую приметил еще в начале вечера. В комнате стояло несколько больших чаш с пуншем, окруженных по бокам множеством бутылок. Он сел на стул рядом со столиком, на котором стояли бутылки.

После второго бокала скука, отвращение, монотонное течение времени, непонимание происходящего отступили на размытый задний план, уступая блестящим хитросплетениям мысли. Все само собой наладилось и мирно улеглось по полочкам; дневные переживания привели себя в порядок и, повинуясь его резкой команде, развернулись кругом и исчезли. И как только ушли все заботы, на их месте тут же возник блестящий, всепроникающий символизм. Эдит теперь представлялась взбалмошной, никчемной девчонкой, не стоившей беспокойства; скорее она была достойна насмешки. Будто персонаж его грез, она легко вписалась в образовавшийся вокруг него внешний мир. А сам он стал в какой-то мере символом, типичным участником всеевропейской вакханалии, блестящим мечтателем, принимающим участие в игре.

Затем символический настрой ушел, и, когда он выпил третий бокал, его воображение поддалось действию теплого жара, и он впал в состояние, сродни тому, которое испытываешь, плавая на спине в теплой воде. В этот момент он заметил, что обитая зеленым сукном дверь рядом с ним приоткрыта на пару дюймов и из проема за ним внимательно наблюдают чьи-то глаза.

– Хм… – вполголоса пробормотал Питер.

Зеленая дверь закрылась; затем приоткрылась опять – на этот раз не более чем на полдюйма.

– Ку-ку! – пробормотал Питер.

Дверь оставалась неподвижной, а затем до него донесся напряженный прерывистый шепот.

– Один парень!

– Что он делает?

– Сидит просто.

– Лучше бы куда-нибудь убрался. Нам надо взять еще бутылку. Питер слушал, и понемногу в его сознании стало что-то вырисовываться.

«Так, – подумал он, – очень интересно».

Он почувствовал волнение. Он ликовал! Он чувствовал, что наткнулся на какую-то тайну. Сделав вид, что ничего не заметил, он поднялся, пошел было вокруг стола – и вдруг, быстро обернувшись, дернул нараспашку зеленую дверь, и в комнату стремительно ввалился рядовой Роуз.

Питер поклонился.

– Как поживаете? – произнес он.

Рядовой Роуз поставил одну ногу чуть впереди другой, приняв позу, в которой он был готов и к битве, и к бегству, и к переговорам.

– Как поживаете? – вежливо повторил Питер.

– Неплохо.

– Позвольте предложить вам выпить?

Рядовой Роуз бросил на него проницательный взгляд, пытаясь оценить, не дурят ли его.

– Давайте, – наконец ответил он.

Питер указал на стул:

– Присаживайтесь.

– У меня друг, – сказал Роуз. – У меня там друг. – Он показал на зеленую дверь.

– Ну так пускай же и он как можно скорее войдет!

Питер подошел, открыл дверь и пригласил войти рядового Кея – крайне настороженного, сбитого с толку и чувствовавшего себя виноватым. Нашлись стулья, и троица заняла места вокруг чаши с пуншем. Питер поднес каждому по стакану и предложил сигареты из своего портсигара. Оба, немного робея, приняли угощение.

– А теперь, – запросто продолжил Питер, – разрешите мне поинтересоваться, джентльмены, отчего вы предпочли провести часы досуга в помещении, которое, если мне не изменяет зрение, в основном меблировано половыми щетками? И это в то время, когда человечество достигло такого уровня прогресса, что ежедневно, за исключением суббот, в мире производится по семнадцать тысяч стульев… – Он умолк. Роуз и Кей смотрели на него непонимающими глазами. – Скажите же мне, – продолжал Питер, – почему вы предпочли отдыхать на предметах, которые обычно используются для переноски с места на место воды?