Я поднялась со стула и хотела уйти – просто дойти до лестницы, до комнаты, до тишины.

Но он оказался рядом раньше.

Резко.

Как всегда.

Его рука легла мне на талию, будто случайно притягивая ближе, чтобы моя спина касалась его груди. Пальцы скользнули чуть ниже, слишком уверенно. По телу пробежались мурашки.

– Не убегай так быстро, – прошептал Антонио. Его дыхание скользнуло по моей щеке. – Мы же даже толком не поговорили.

– Мы говорили, более чем.

– Нет, ты молчала, как всегда. Ты умеешь только смотреть своими стеклянными глазами. Думаешь, это делает тебя загадочной? Это делает тебя скучной, Бриэль. Скучной и холодной.

Он сжал талию чуть сильнее, заставив меня развернуться к нему лицом. Ладони упёрлись в его грудь, обозначая границу.

– Не сейчас, Антонио. Я устала.

– Ты всегда устала. – Его голос стал жестче. – Может, тебе стоит взять отпуск? Или уйти с работы вообще. Тогда у тебя будет время на мужа.

Он нагнулся, его губы коснулись моей шеи. Я вздрогнула. Его руки скользнули по спине, ниже, к бёдрам. И резко попыталась отстраниться, но он перехватил за запястья больно сжимая, а в голове возникло понимание, что появятся синяки. Он всегда оставлял отметки, чтобы я не забывала, кто тут главный.

– Антонио, – голос всё ещё ровный, но внутри – дрожь, мерзкое ощущение, как будто вся кожа горит. – Я сказала: нет.

– А я сказал: хватит этих игр. – Его голос теперь тихий, но сдержанный гнев в каждом слове. – Ты моя жена. Я имею право прикасаться к тебе. Или ты забыла, где твоё место?

Он снова попытался поцеловать. Я резко отвернулась.

– У меня месячные, – выдохнула. – И я не хочу. Просто… не хочу.

Он застыл. Глубокий вдох. Сильная хватка за шею, и ожидание чего-то жесткого, но всё что он делает, – тяжело выдыхает и убирает руку.

А потом – шаг назад. Улыбка, но сжатыми зубами.

– Конечно. Как удобно. У тебя либо месячные, либо истерика. Ни ласки, ни страсти. Ты просто… тело. Холодное. Никакое.

Он выпрямился, поправил рукав.

– Иногда я думаю, что зря сделал тебе это предложение. Нужно было выбрать кого-то попроще. Ту, что умеет улыбаться. Ложиться рядом не как жертва, а как женщина.

Он прошёл мимо меня. Телефон зазвонил.

– Алло… Да. Я выезжаю.

Пауза.

Он остановился у двери, не оборачиваясь:

– Мы продолжим позже. И, надеюсь, куколка, ты к тому времени перестанешь себя вести как монахиня.

Хлопок двери. Тишина.

Я стояла, не двигаясь. Запястья всё ещё пульсировали.

Тепло его рук – будто ожог.

Поднимаясь наверх, медленно, будто ноги были ватными, старалась успокоить сердце, готовое выпрыгнуть из груди. В доме было тихо. Слишком. Даже часы в коридоре казались осторожными, как будто боялись нарушить хрупкое равновесие между тем, что было, и тем, что пыталась не чувствовать.

Зашла в ванную, щёлкнула по выключателю. Свет был мягкий, тёплый, почти уютный.

Повернула кран – вода потекла в глубокую белоснежную чашу, гулко наполняя пространство звуком.

Пара капель попала на кафель – странно, как тихо это тоже звучало.

Я подошла к зеркалу.

Остановилась.

Долго смотрела на своё отражение.

Высокая. Худощавая, но не болезненно – кость тонкая, ключицы острые.

Кожа – светлая, с лёгким персиковым оттенком. Волосы – до лопаток, тёмные – почти чёрные, сейчас собраны в низкий узел, выбившиеся пряди обрамляли лицо.

Глаза – серо-зелёные, спокойные, но сейчас в них было что-то чужое. Усталость, смешанная с какой-то бессильной злостью.

Люди в округе всегда говорили: “Ты красивая. Такая… утончённая.”

Но в этом отражении себя почти не видела. Только оболочку.

Я медленно расстегнула молнию на платье. Опустила ткань до пояса.